«Прелестные подробности» . в ялтинском рассказе «Дама с собачкой»
Ш Ироко известно высказывание Н. К. Михайловского, который отмечал, что у Чехова «есть прелестные подробности, но совершенно случайные, и зачем они — непонятно»1. Эту точку зрения разделяют и некоторые современные исследователи. Обратимся к ряду незамеченных подробностей в достаточно большой литературе о «Даме с собачкой» и попробуем рассмотреть, есть ли среди них случайные и непонятные.
В первоначальных вариантах рассказа в описаниях томления Гурова по возвращении из Ялты была фраза: «О женщинах говорил долго, просил спеть
Если бы Гуров в рассказе «о женщинах говорил долго, просил спеть… сам пел», его можно было бы смело поставить в этот ряд. С другой стороны, эта не вошедшая в текст окончательной редакции подробность нарушала логику повествования: ведь мы знаем, что Гуров «готовился когда-то петь в частной опере», правда, «бросил». Для характеристики героя Чехов берет одну-две детали, но самые существенные. По образованию филолог, Гуров, обладающий прекрасным голосом и готовящийся петь в частной опере, — «бросил». Одно чеховское слово, и нет пояснений, да они и не нужны.
Читатель понимает, что Гуров порывает с прекрасным, с искусством. Но вспоминает об этом герой под воздействием красоты: «Они гуляли и говорили о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса…» Гуров порвал с прекрасным, с тем, что не имеет отношения к службе в банке, владению двумя домами. Поэтому фраза «просил спеть… сам пел» оказывается ненужной.
Но само умение понимать, слышать и слушать музыку у Гурова останется, оно будет необходимо в дальнейшем повествовании, и Чехов оставляет эту подробность.
У Гурова «воспоминания разгорались все сильнее. Доносились ли в вечерней тишине в его кабинет голоса детей, приготовлявших уроки, слышал ли он романс или орган в ресторане, или завывала в камине метель, как вдруг воскресало в памяти все…» Гурову предаваться воспоминаниям не мешают ни голоса детей, приготовлявших уроки , ни когда он слушает романс или орган , ни когда он один . Казалось бы, разные и случайные подробности, однако это только на первый взгляд. Они расположены строго по восходящей линии. Воспоминания разгораются и тогда, когда рядом семья, трудно остаться наедине со своими мыслями; разгораются они и во время слушания романса. Особое значение имеет именно романс, у которого, как писал М. Петровский, «нет «тем», у него есть только одна тема: любовь.
Все остальное: жизнь и смерть, вечность и время, судьба, вера и неверие, одиночество и разочарование — только в той мере, в какой они связаны с этой главной и единственной темой»4. Характерно, что названия нет, только упоминание жанра, но это и не важно. Как указывает В. А. Кошелев, любому романсу присущи «романтически гиперболизированная семантика, наличие памяти о благородном, «высоком» происхождении, наличие «декоративного» антуража и намеренное отделение от житейской обыденности»5. Этот особый мир, кажущийся банальным, в романсе не обесценивается, каждый слушатель находит отклик собственным переживаниям.
Чехов не дает название романса, имея в виду характерные черты жанра, он не дает возможности читателю обратиться к собственным ассоциациям от конкретного романса и уйти от основного содержания рассказа.
Ч Ехов психологически достоверно показывает процесс, происходивший в душе Гурова: от того, что Было, к тому, что Могло бы быть, а от этого — к убеждению, что Должно быть : «Он долго ходил по комнате, и вспоминал, и улыбался, и потом воспоминания переходили в мечты, и прошедшее в воображении мешалось с тем, что будет. Анна Сергеевна не снилась ему, а шла за ним всюду, как тень, и следила за ним На улице он провожал взглядом женщин, искал, нет ли похожей на нее…» — и заканчивается этот процесс поездкой в С.: «…хотелось повидаться с Анной Сергеевной и поговорить, устроить свидание…» Чехов как бы уплотняет время, показывая медленные и незаметные перемены, происходящие с Гуровым. И музыка, в том числе и романс, оказала на этот процесс определенное влияние: она, как катализатор, ускоряет его.
Как известно, Чехов избегает точного и развернутого определения какой-то детали, подробности сразу. Сначала это упоминание, называние, оно настраивает читателя на определенные ощущения, ассоциации, догадки, и подтверждения им возникают в рассказе несколько позже.
Когда Гуров ходил по Старо-Гончарной и около забора поджидал случая, «слышал игру на рояле, и звуки доносились слабые, неясные. Должно быть, Анна Сергеевна играла». Звуков могло не быть, их можно было не услышать: зима, двойные рамы… Но музыка все-таки звучит.
Почему? Неясные звуки соответствуют настроению Гурова, он не прислушивается — думает и ждет.
Эта маленькая «прелестная» подробность — музицирование Анны Сергеевны — придает особый смысл уже известной нам характеристике этой женщины. Она знает, понимает музыку, ей свойственны тонкость, чувствительность. Музицирование для Анны Сергеевны — способ «ухода» от реальности в себя, возможность остаться наедине с собой, с музыкой, излить чувства, найти утешение.
Как и фразу о лакее муже, ставшую понятной потом, когда Гуров его увидел, значение неясных звуков музыки также оцениваем позже, когда Анна Сергеевна говорит о себе: «Я так страдаю! Я все время думала только о вас, я жила мыслями о вас…» Музыка облегчала ее страдание, давала возможность думать о любимом, уноситься мыслями к нему. С другой стороны, эта подробность подчеркивает, что Гуров еще очень мало знает Анну Сергеевну.
Л Юбая деталь, подробность в рассказе Чехова почти никогда не существует отдельно, сама по себе; как правило, она находится в тесной связи не только с другими деталями, но и со всем повествованием. Например, Гурову «еще утром, на вокзале… бросилась в глаза афиша с очень крупными буквами: шла в первый раз «Гейша». Он вспомнил об этом и поехал в театр». Оперетта английского композитора С. Джонса впервые на русской сцене была поставлена в Москве в 1897 году в театре Шелапутина . Оперетта имела огромный успех благодаря условному «японскому» колориту и лиричности.
Как указывает А. С. Мелкова, Чехов мог присутствовать на запоздалой премьере «Гейши» в ялтинском театре 6 сентября 1899 года, так как 3 сентября он пишет Ольге Леонардовне: «В театре оперетка».
Чехов обращается опять к той же детали, подробности, ранее только упомянутой, но теперь раскрывает ее, заставляет звучать по-другому. Потеряв всякую надежду увидеть Анну Сергеевну, Гуров вспомнил о премьере «Гейши» и поехал в театр: «Очень возможно, что она бывает на первых представлениях».
Чехов создает удивительный, редко встречающийся музыкальный фон, на котором происходят события. Театр был полон, публика входила и занимала места, а Гуров все «жадно искал глазами». Этому тревожному и напряженному психологическому состоянию героя как нельзя лучше соответствует звучание долго настраиваемого оркестра. Но стоило Гурову увидеть Анну Сергеевну, как «сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека…» Теперь у него в сердце зазвучала только одна мелодия — любви, и пусть она звучала «под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок» , Гуров не слушал их, а «думал о том, как она хороша.
Думал и мечтал».
К звукам настраиваемого оркестра Чехов обратится еще раз. В антракте Гуров подошел к Анне Сергеевне. «Она взглянула на него и побледнела, потом еще раз взглянула с ужасом, не веря глазам, и крепко сжала в руках вместе веер и лорнетку, очевидно, борясь с собой, чтобы не упасть в обморок. Оба молчали.
Она сидела, он стоял, испуганный ее смущением, не решаясь сесть рядом. Запели настраиваемые скрипки и флейта…» Так же как и настраиваемые скрипки, добивающиеся единого, верного звучания, героиня в смятении разных чувств пытается понять неожиданное появление Гурова и принять какое-то решение. В скрипке сначала настраивается нота Ля, затем настройка идет по двум струнам — Ля и Ре, потом Ля и Ми, Ре и Соль. Камертон — нота Ля — звучит все время.
Среди разных чувств героини — смятения, неверия, смущения, мольбы — любовь, как нота Ля, звучит постоянно.
Почему в рассказе на сцене идет не просто какая-то абстрактная оперетка , а «Гейша»? Думается, это не только некий знак современности, — хотя писатель часто в своих произведениях использует музыку, только что услышанную, понравившуюся, часто звучащую, — но и обозначение какой-то тонкой связи между Анной Сергеевной, хрупкой, маленькой женщиной, сжимающей в руках веер, знающей, понимающей искусство, и главной героиней оперетты Мимозой. Здесь те же хрупкость, изящество, душевная тонкость, связь с искусством, возможность дать счастье любимому.
Сюжет оперетты может иметь отношение к сюжету рассказа. На пути к счастью у героев оперетты «Гейша» стоит множество препятствий, но заканчивается она счастливо — соединением всех героев. Однако что касается судьбы героев рассказа Чехова, то им «ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».
Сюжет оперетты подчеркивает драматизм их положения и одновременно указывает на возможное и при этом абсолютно иллюзорное развитие событий.
Обратимся еще к одной подробности, носящей не столько психологический характер, сколько фактографический, накладывающийся на ялтинские реалии. Так, у Анны Сергеевны «в номере было душно, пахло духами, которые она купила в японском магазине». В Ялте на набережной в 1899 году было два магазина японских изделий: А. Ф. Дементьева и С. М. Ятовца6. Как известно, Чехов в них приобрел «столик шестигранный, японский, черный», японскую тумбочку и японские вазы7. В воспоминаниях А. Ф. Кони о Чехове есть интересная, на наш взгляд, подробность: «Мы снова свиделись в апреле 1901 года в Ялте, которую он, в сущности, не любил за ее, как он писал, «коробообразные гостиницы с чахоточными», за «наглые хари татарских проводников» и за «нестерпимый парфюмерный запах «, распространяемый приезжими гуляющими дамами»8.
Чехов ни разу не отмечает, что от Анны Сергеевны пахло духами, запах японских духов только в ее комнате. Даже только называние запаха — средство воздействия на читателя. Запах японских духов — теплый, с запахами цветов, экзотических фруктов, трав — околдовывает, завораживает, оказывает магическое влияние.
Чехов только называет запах, а подробнее о нем можно узнать из романа «Мелкий бес» Федора Сологуба . Людмилочка пользовалась не только французскими духами, но и японскими, вот как описывается этот запах: «…сладкий, томный и пряный запах японской функии разливался от нее, словно струился от ее темно-русых кудрей». И далее: «Пряное благоухание… опьяняло Сашу и обессиливало его»9. Функия — многолетнее травянистое растение семейства лилейных.
Сотрудники Дома-музея А. П. Чехова подсказали, что запах этот был хорошо знаком Чехову, функии каждое лето расцветают в ялтинском саду писателя.
Анна Сергеевна не сологубовская Людмилочка, всегда окруженная приторно-пахучими духами, которые волнуют кровь и влекут к желаниям, она и не блоковская Незнакомка, которая проходит, «дыша духами и туманами», — запах духов только в ее комнате, где никто не бывает, там, где она одна и может отдаться своим мечтам, желаниям. Внешне она очень сдержанна, и трудно поверить, что она может так сказать: «Хотелось пожить! Пожить и пожить… Любопытство меня жгло я уже не могла владеть собой, со мной что-то делалось, меня нельзя было удержать…»
Кажущаяся случайность, ненужность детали, подробности, используемых Чеховым, — одна из важнейших особенностей его поэтики. У Чехова все будто случайно, невзначай, словно и необязательно даже… Но при внимательном рассмотрении видим, что каждая деталь, каждая подробность — не случайна, у Чехова строгий, жесткий, принципиальный отбор деталей, потому что целое раскрывается через деталь, вследствие чего она приобретает «особое, ответственное значение, выступает как средство художественной экономии»10.
Ч Ехов показывает закономерное через случайное, случайность становится закономерностью. Выбранная писателем из множества других, она необходима и незаменима, а ощущение случайности — «художественный эффект».
Каждый эпизод, каждая деталь полны смысла и значения, может, что-то и выглядит случайным, ненужным, но это только на первый взгляд, на самом деле все оказывается подчиненным единому авторскому замыслу. Доказательством может служить цитата из рассказа «По делам службы», написанного в том же 1899 году, что и «Дама с собачкой»: «…в этой жизни… ничто не случайно, все полно одной общей мысли, все имеет одну душу, одну цель, и чтобы понимать это, мало думать, мало рассуждать, надо еще, вероятно, иметь дар проникновения в жизнь, дар, который дается, очевидно, не всем». Этим даром проникновения обладал Толстой, говоривший о Чехове: «Он странный писатель, бросает слова как будто некстати, а между тем все у него живет. И сколько ума!
Никогда у него нет лишних подробностей, всякая или нужна, или прекрасна»11.
Примечания
1. Михайловский Н. К. Литературно-критические статьи. М., 1957. С. 598.
2. Я не рассматриваю примеры напевания героя для себя, где отсутствует элемент игры, позы. Так, Дмитрий Старцев «все время напевал: «Когда еще я не пил слез из чаши бытия…»» . 3. Исключением, пожалуй, являются Коростелев, поющий популярную в среде демократической интеллигенции песню на слова Некрасова «Укажи мне такую обитель…» , и Ярцев, поющий романс «Ночь» . 4. Петровский М. «Езда в остров любви», или Что есть русский романс // Вопросы литературы. 1984. № 5. С. 65. 5. Кошелев В. А. Пространство контекста // Вестник Новгородского государственного университета.
1995. № 2. С. 71. 6. Вся Россия. Адрес-календарь Российской империи. 1900. Т. 1. СПб., 1928.
7. Чеховы Мария и Михаил. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. Мемуарный каталог-путеводитель / Под ред. С. М. Чехова.
7-е изд. М., 1963. С. 42, 53, 56, 59. 8. Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.
Л., 1965. С. 330. В любой книге по домашнему хозяйству можно было узнать рецепт приготовления духов. Так, в книге «Образцовая кухня» читаем: «Духи «Гелиотроп».
Так как было бы весьма трудно описать все те духи, которые ежедневно выдумываются парфюмерами, то я опишу приготовление некоторых, которые более употребляются и более нравятся прекрасному полу. Духи «Гелиотроп» приготовляются простым растворением в 1 фунте крепкого спирта 1/4 золотника гелиотропного масла и 1/4 грамма белой амбры. Духи очень дорогие». 9. Сологуб Ф. Мелкий бес.
М., 1991. С. 222, 224. 10. Гейдеко В. А. Чехов и Бунин. М., 1976.
С. 325-326. 11. Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1955.
С. 98.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)