Невидимые образы в комедии Гоголя «Ревизор»
В «Ревизоре» мелькает образ отца героя — так сказать, тень отца его. Отцы и учителя вообще населяют комедию, усугубляя творящуюся на подмостках неразбериху и путаницу. Учителя паясничают. Один отец не может усыновить своего внебрачного сына, а другой терпит фиаско с замужеством дочери. Прорисовывается и какой-то Александр Хлестаков, старый барин, но и он, судя по результатам его воспитательных поползновений, оказался и неважным отцом, и из рук вон плохим учителем. Словом, то же, что и везде: жизнь Российской империи грубо пародирует идеал
Эпизод, когда Хлестаков признается в любви к городничихе, чреват фантасмагорической ситуацией: презрев брачные узы, влюбленные бегут «под сень струй», на городничего, натурально, обрушивается сугубый позор и конфуз, а дети исчезнувшей матушки как бы сиротами остаются. Да впрочем, город и населен какими-то сиротами,
Непутевый сын оказывается в роли отца многочисленного семейства. А своим учителем имеет он . слугу, Осипа. И Осип деликатно руководит своим барином, осторожно вразумляя его и выводя в дальнейший путь, по которому и устремляется Хлестаков: «Вот он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесет по всему свету историю.». Да, «по всему свету» разносится история о событиях в городке, и все христианство» должно ей внимать, ибо в заурядном и современном мирке комедии живет вечное, а в «чертогах», замыкающих ее, слышится и видится площадь.
«Ужасно как хочется есть», — провозглашает Хлестаков, появившись на сцене; голод томит его, он «разнообразно сжимает свои губы». Хлестаков весь — открытый, отверстый рот: в гостинице, где-то под лестницей барахтается беспомощный человечек, причмокивающий губами, вопиюще голодный: «Как же? Ведь мне нужно есть». А на заднем плане — кровать. Хлестаков беспомощен, как младенец: широко рот раскрыл, чмокает, руки умоляюще простирает то к Осипу, то к трактирному служащему. Это, впрочем, лишь прелюдия к восприятию новорожденного.
Появляются городничий и Добчинский. И тогда-то новорожденный получает то, чего он алкал: с ним отправляются на прогулку, его кормят, поят, — правда, не млеком, коего он словно бы просил, «разнообразно сжимая свои губы», а из «бутылки-толстобрюшки», в которой плещится такая мадера, что «слона повалит с ног». Все, что происходит с Хлестаковым, можно обозначить одним словом: с ним нянчатся. В доме городничего ему спешат «поставить кровать, рукомойник и прочее» (снова кровать, а о том, что такое «прочее», догадаться нетрудно: чиновные нянюшки только что на горшок Хлестакова не сажают собственноручно). Его укладывают спать и разве лишь колыбельной ему не поют.
И растет новорожденный не по дням, а по часам. Он — уже подросток, солидный мальчик («говорит так, как старик»). Он принимает даяния, жертвы. Он — кумир, бог оживившегося горюдка; и «проклятый иудейский народ», признав его богом, валом валит’ припасть к его светлым стопам, а слесарша и унтер-офицерская жена вопиют о защите. «Провались унтер-офицерша. Мне не до нее!» — отмахивается повзрослевший лжебог: намечается свадьба. И такую «честь бог послал городничему, что выдает дочь свою не то, чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!» «Все, все, все» может сделать пришелец; стало быть, он, по мнению горожан, всемогущ. «Бог послал» его в захолустный мирок. Снова обнаруживается устремленность комедии к какой-то всенародности: «Кричи во весь народ, валяй в колокола, черт возьми!»
Но начали за здравие, а кончили за упокой: ревизор умирает.
Весь отъезд Хлестакова дан «за сценой». Сцена пуста. Но из-за сцены доносятся как бы загробные слова прощания: «Прощайте, ангел души моей.» — выкрикивает осчастлививший город пророк уже из невидимого мира. Восседая на голубом персидском ковре, он уносится в неизвестность. Его нет. Впрочем же, он воскреснет через какой-нибудь час, на закате: голос его, звучавший неземными словами прощания, прозвучит снова уже с другой интонацией, зло, ядовито, хотя и саркастически снисходительно: «Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие произошли со мной чудеса. Весь город принял меня за генерал-губернатора.» И внемля словам, обращенным уже не к невесте, не к «ангелу души», а к «душе Тряпичкину», будет горько рыдать обманувшийся городничий: «Сосульку, тряпку принял за важного человека!»
А минуту спустя жандарм оповестит горожан о рождении нового ревизора: ревизор умер, да здравствует ревизор!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)