Героизированный образ человека в поэзии Брюсова
Большее значение приобрела у Брюсова тема человека как завоевателя природы, неутомимого труженика и вдохновенного созидателя. Героизированный образ человека-строителя лег в основу широко известного одического стихотворения «Хвала человеку» (1906). Забота о судьбе человека на земле и во вселенной с тех пор уже не покидала поэта. Более того, она получила у Брюсова характерную для него конструктивную форму, приводила его к своего рода планетарным рационализаторским мечтам-«предложениям».
«Человечество, — писал Брюсов,- пока
Легко понять, как далеко уводили Брюсова такие мысли от декадентского индивидуализма. В прямой связи, с этими размышлениями Брюсова находился его восторженный интерес к успехам науки и техники в самом
В этом отношении далеко не случайным являлось соприкосновение некоторых сторон брюсовской поэзии с творчеством таких созидателей научно-фантастического жанра, как Эдгар По, Жюль Берн, Герберт Уэллс, Роберт Стивенсон, Морис Ренар, Камилл Фламмарион,- традиция для русской стиховой культуры того времени совершенно необычная. С этой точки зрения даже юношеские стихотворные опыты Брюсова, связанные с историей науки, например стихотворения о французском изобретателе Д. Панине или об островах Пасхи, представляют собой показательное явление. Прозаические наброски и заготовки, относящиеся к научно-фантастической теме, хранятся в брюсовском архиве и начинают появляться в печати только теперь. Глубокая заинтересованность и взволнованное отношение зрелого Брюсова к научному познанию и техническому прогрессу в настоящем и мечта о безмерных завоеваниях науки в будущем отразились в его поэзии не менее определенно, чем в его прозе. Достаточно сослаться хотя бы на те стихотворения Брюсова, в которых он, в отличие от Блока, прославляет авиацию или, подымаясь до подлинного лиризма, выражает надежду на сближение с гипотетическими обитателями соседних планет («Кому-то», 1908; «Сын земли», 1913; «Детские упования», 1914, и др.).
В наше время, когда человеческому гению удалось проложить первые пути в космическое пространство, нельзя не вспомнить, с какой увлеченностью, с какой упорной и горячей верой задумывался Брюсов об установлении связи «маленькой Земли» с другими далекими мирами, ее «сестрами» во вселенной:
И, сын земли, единый из бессчетных,
Я в бесконечное бросаю стих,
К тем существам, телесным иль бесплотным,
Что мыслят, что живут в мирах иных.
Не знаю, как мой зов достигнет цели,
Не знаю, кто привет мой донесет,
Но, если те любили и скорбели,
Но, если те мечтали в свой черед
И жадной мыслью погружались в тайны,
Следя лучи, горящие вдали, —
Они поймут мой голос не случайный,
Мой страстный вздох, домчавшийся с земли!
(«Сын земли», 4913)
И эти размышления Брюсова о «жгучих тайнах планет», об установлении связи со звездными мирами приобретали у него не только форму лирических медитаций, но и трезвых научных раздумий. Магистральная тема Циолковского в какой-то мере была и очень стойкой брюсовской темой. «Возможны ли вообще межпланетные сношения? — писал Брюсов. — Во всяком случае, в них, в идее, нет ничего, противоречащего данным науки. Может быть, «путешествия» с земли на другую планету мало вероятны в силу того, что потребовали бы слишком много времени (что создает слишком много технических затруднений: необходимость везти огромный запас кислорода, пищи, воды). Зато беспроволочный телеграф открывает широкие перспективы для «переговоров». Если бы человечество, вместо войн, посвятило свои силы такому делу, может быть, приемниками исключительной силы нам уже удалось бы уловить «сигналы» иных миров. Что до сих пор в этом направлении нами сделано так мало — ставит нас на низкую ступень развития среди обитателей вселенной. Впрочем, и жители других планет до сих пор не сумели определенным образом заявить о себе — земле: это, до некоторой степени, оправдывает нас». Этот отрывок, свидетельствуя о направлении интересов Брюсова, дает представление и о самом стиле брюсовского мышления, его уклоне к сциентизму, не имеющем аналогий среди поэтов его круга.
В дальнейшем Брюсов возвращается к теме труда с еще большей настойчивостью. В 1917 году он пишет стихотворение под прежним названием «Работа», а в 1919 году — оду «Труд». Не удивительно, что и революционную Россию он приветствовал в первую очередь как республику труда (стихотворение «Праздник труда»). Прославление труда было связано у Брюсова с темой поэтического творчества. Даже музу свою Брюсов, нарушая этикет «высокой поэзии», с удивительной смелостью решился сравнить в одном из своих лучших стихотворений с пашущим волом:, которого он, как погонщик, понукает кнутом:
Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
(«В ответ», 1902)
Это дерзкое, неслыханное до тех пор сравнение, относящееся к более раннему периоду, в высокой степени соответствовало взглядам на поэзию зрелого Брюсова. В представлении таких символистов, как Бальмонт, Вячеслав Иванов и в молодости Андрей Белый, поэт является «жрецом», «теургом», владеющим «магией слов», а поэзия в основе своей и прежде всего — фактом иррациональным (Бальмонт), «глоссалалией» (Белый), результатом таинственного вдохновения, наития. Отсюда — близкое некоторым поэтам этого круга презрение к литературному профессионализму, к «писательству» как ремеслу. Один из теоретиков группы «Весов», Эллис, утверждал, например, что «писатель» — «газетное слово, происходящее от взгляда на творчество с механической точки зрения». На иных позициях стоял Брюсов. Настойчиво подчеркивая мысль о высоком значении поэзии, он считал вместе с тем, что одним «вдохновением» и «наитием» поэт не проживет. Поэт — «пророк», но одновременно и работник, ремесленник, мастер своего дела. Поэзия требует вдохновения, но, кроме того, и упорной работы и, как всякая работа, предполагает квалификацию и предварительные знания.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)