«Воля к жизни» в стихотворениях Брюсова
Счастье работы, сладостное чувство удовлетворения свершенным, желание идти дальше — все это ясно сочетается в стихотворениях «Работа», «Блудный сын» и многих других. Тяжким повседневным трудом представляется Брюсову и само поэтическое творчество. Именно здесь появляются поставленные эпиграфом к реферату строки, где муза была уподоблена волу. Примечательно и то внимание, которое Брюсов уделяет «мгновениям жизни». Целый раздел в книге он называет «Картины». Это стихи о рассветных часах в городе, о впечатлении от случайно
— Эй, берегись! под лесами не балуй.
— Знаем все сами, молчи!-
Обращенными к прохожему, пытающемуся просвещать рабочего, встает образ уже не просто угнетенного и подавленного народа, а народа, набирающего силу, готового подняться на борьбу со своими врагами. Это было явное осознание классового противостояния в современном обществе, приближение к пониманию тех общественных коллизий, которые проявились
Конечно, Брюсову было далеко до понимания сути надвигающейся революции, ее причин и движущих сил, но его чуткий и все более обостряющийся социальный слух позволял ему улавливать гул готовящихся событий, его зрение позволяло ему видеть зарницы близящейся общенародной грозы. Его она не пугала, не вызывала желания спрятаться, переждать, отсидеться где-нибудь в тиши и покое. Он принимал и признавал если не закономерность, то общественную оправданность того взрыва, к которому близилась страна.
В конце 1905 года, в разгар вооруженного восстания в Москве, на прилавках книжных магазинов появилась очередная книга стихов Брюсова «Stephanos» («Венок»).
— Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
— Как и в былые дни, отточенный и острый.
— Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
— И песня с бурей вечно сестры.
Этими строками начато стихотворение «Кинжал», открывающее в сборнике раздел «Современность». Ясная четкая гражданственность видна в характеристике, которую поэт дает существующему строю жизни, в настойчивых утверждениях своей причастности к происходящему. Брюсов повторил заглавие знаменитых лермонтовского и пушкинского стихотворений и еще более подчеркнул эту связь, взяв эпиграф из лермонтовского «Поэта», в котором несколько поколений русских читателей видели одну из вершин русской гражданской поэзии. Такой подчеркнутый возврат к данной традиции после всех декадентских речений о «новых шагах» и «разрыве связей» был наполнен большим общественным смыслом.
Здесь в полной мере сказалось воздействие, которое оказало на Брюсова развитие общественно-политической ситуации в России. Если начало и первые месяцы русско-японской войны он встретил обычными для либеральной печати стихами, отмеченными псевдопатриотическими нотами, если, обращаясь к борцам против царизма, он восклицал: «Теперь не время буйным спорам»,- призывая на время оставить внутреннюю борьбу, то Цусима, унизительные итоги войны и — главное — стремительный рост революционного движения помогли Брюсову осознать смысл происходящих событий.
Хотя Брюсов имел возможность близко наблюдать многие революционные события в Москве, но не видел и не знал многого. В его стихах, посвященных революции, напрасно искать отражения конкретных событий, реальных случаев, образы восставшего народа. Революция предстает в грандиозных, но отвлеченных картинах. И причина здесь была не только в склонности Брюсова к приподнятому, несколько экзальтированному, декламационному письму. Дело было в самом понимании революции.
Она представлялась Брюсову взрывом стихийных сил, природным катаклизмом. В «Грядущих гуннах» — наиболее развернуто и полно раскрывающих его отношение к революции и понимание ее смысла, своего рода его личном манифесте — эта сила революции рисуется в виде некоего неопределенного вала. Откуда он возникает, кто его составляет — неизвестно. Кажется даже, что эти естественные вопросы перед поэтом не встают. И в тоже время этот вал, движущийся «по еще не открытым Памирам», не вызывает в нем ни страха, ни ненависти. Он признает его закономерность и законность. Смести, сломать, разрушить, уничтожить — вот главный смысл революции, каким он виделся Брюсову. Что будет дальше, какой конкретный мир возникнет на развалинах прошлого, как он будет реально построен — все это представлялось Брюсову в весьма абстрактном виде.
В наибольшей степени сбивчивость и противоречивость взглядов Брюсова этого периода выявилась в его литературно-критических суждениях, в его размышлениях о задачах и целях искусства. С 1904 года начал выходить журнал «Весы» — основной орган русского символизма. Реальным главой этого издания на ряд лет становится Брюсов. В первом номере журнала появилась статья Брюсова «Ключи тайн», воспринятая как манифест символизма, которую многие годы, когда сам автор уже отошел от этих идей, адепты и эпигоны символизма любили приводить в обоснование своих взглядов. «Искусство начинается в тот миг, писал Брюсов,- когда художник пытается уяснить самому себе свои темные, тайные чувствования. Где нет этого уяснения, нет художественного творчества. Искусство только там, где дерзновенье за грань, где прерывание за пределы познаваемого». Правда, сам Брюсов был далек от тех крайних выводов, которые делали из этих его положений иные символисты. Для него было главным показать отличие науки от искусства, выявить и Объяснить присущие искусству специфические формы и способы познания действительности.
И сильные и слабые стороны взглядов Брюсова сказались на позиции, которую он занимал в литературной борьбе тех лет, на его положении в символистическом лагере. По мере развития и укрепления мистических тенденций во взглядах таких его соратников, как А. Белый, С. Соловьев, Брюсов в среде сторонников «нового искусства» ощущал себя все более обособленным и одиноким. Брюсов, правда, продолжает оставаться практическим руководителем «Весов», где тот же Белый развивает свои взгляды. Брюсов по-прежнему играет главенствующую роль в издательстве «Скорпион», где также появляются книги, в которых проповедуется столь несозвучные ему идеи и взгляды.
Полемика Брюсова с «младшими» символистами еще редко обнаруживается публично. Но все чаще произведения «нового искусства» вызывают у Брюсова открытое неприятие.
В выступлениях Брюсова все чаще начинает звучать едкая ирония по поводу все более широкого круга декадентских явлений, обнажается их хилое нутро, отсутствие самостоятельной мысли самостоятельной мысли, подражательность, перепевы взятых напрокат из модных журналов банальностей модернистского толка, позерство, дешевая игра в модернизм — все то, что пышно расцвело во второй половине девяностых годов. В 1908-1909 годах Брюсов выпустил трехтомное собрание своих стихов «Пути и перепутья», объединив в нем предшествующие сборники. Последний, третий том составил новый сборник «Все напевы».
Это было неслучайное издание. Этим изданием Брюсов как бы подводил итог и открывал новый этап в своем творчестве. «Третий том я считаю последним томом «Путей и перепутий», — писал он в предисловии. Эти «пути» пройдены мною до конца, и менее всего склонен я повторять самого себя. Я уверен, что в поэзии, и не только русской поэзии, есть еще бесконечное число задач, никем не решенных, тем, почти не затронутых, и средств, совершенно не использованных».
Это переходный характер ясно ощутим во «Всех напевах». По преимуществу это развитие и как бы завершение тех тем, которые поднимались в его поэзии на протяжении предшествующего десятилетия.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)