Русский коммунизм и его отражение в литературе
У М. Горького в «Несвоевременных мыслях» есть эпизод разговора с кондуктором трамвая о социалистах, которые борются за равенство всех народов, на что кондуктор произносит: «Плевать нам на социалистов, социализм — господская выдумка, а мы рабочие-большевики…». Похожие мысли высказывают и герои в романе Б. Пильняка «Голый год»: «Нет никакого интернацьенала, а есть народная русская революция, бунт — и больше ничего. По образу Степана Тимофеевича. — «А Карла Марксов?» — спрашивают. — Немец, говорю, а стало быть,
Все это очень напоминает знаменитую фразу Сталина: «Мы, большевики, — люди особого склада. Мы сделаны из особого материала».
Почему мне вспомнились все эти слова и сцены? Потому что, на мой взгляд, то, что происходило в нашей стране на протяжении всего XX века, ни социализмом, ни тем более коммунизмом назвать нельзя. Наверное, правы классики: это был чистейшей воды большевизм, который ровным счетом не имел ничего общего с коммунистической идеей.
Объяснению того, что большевизм не имел ничего общего с коммунизмом,
А вот «у большевика сознания преступности нет. Нет у него даже противоположного: сознания права на преступление».
Миролюбов, один из героев того же произведения, восклицает: «Право, путь от амебы до человека проще и короче, чем путь от человека до большевика!»
Тем самым как бы утверждается мысль, что большевик — это не просто человек особого склада. Это даже не столько человек, сколько представитель особого биологического вида. Потому что путь от человека до этого нового существа длиннее, чем от амебы до человека.
Эту идею с полным правом можно назвать центральной во всем романе Н. Нарокова. Например, у героя романа по фамилии Любкин в первые послереволюционные годы, от одного слова «коммунизм» захватывало дух, глаза зажигались и кулаки сжимались сами собой. Но со временем этот самый коммунизм перестал его интересовать. Более того, со временем он стал думать о нем с презрением: «Это все одна теория!» Его восхищала лишь практика большевизма, которая позволяла ему не смущаться перед миллионами жертв голода 1932 года на Украине и в Молдавии и тысячами репрессированных бывших товарищей.
Поэтому в одной из сцен, когда идет обсуждение характеристики секретаря райпарткома, он говорит: «Парень-то он, может быть, и неплохой, но он какой-то не такой!» И с неожиданным пренебрежением уточняет: «Коммунист!» А когда ему говорят, что нам такой и нужен, Любкин возражает: «Вот! а не большевик».
Глубокое различие между коммунизмом и большевизмом, их враждебность друг к другу формулирует Кораблев — жертва репрессивной машины, которую возглавляет настоящий большевик и чекист Любкин. Он говорит о том, что есть порода обыкновенного человека, который создал Будду и Христа, Гомера и Пушкина, Аттилу и Ивана Грозного. Это — человек духа. Но кроме него есть человек иной породы — без духа. Он существовал всегда, но только в настоящее время «осознал себя, организовался и стал говорить свое «хочу»…
Все думают, будто большевизм — это коммунизм и Советская власть. Нет, большевизм — совсем другое: это «хочу» человека другой породы». Кораблев говорит, что при всем своем негативном отношении мог бы примириться и с коммунизмом, и с Советской властью.
Но он ни за что и никогда не примирится с большевизмом, потому что в нем «есть какая-то ничтожная капля духа».
А своему сокамернику Зворыкину он объясняет, что коммунизм и большевизм враждебны друг другу. Он приводит пример с тифом и голодом: тиф не голод, но во время голода он может сильнее развиться. Так и здесь: «Коммунизм — голод, большевизм — тиф.
А кончится тем, что большевизм без остатка слопает ваш коммунизм».
Но самым примечательным является такой диалог между Зворыкиным и Кораблевым:
— А что ему нужно, вашему человеку другой породы, если ему не нужен коммунизм?
— Ему нужно только одно — власть.
— Власть? Для чего власть?
— Власть для власти.
На самом деле нет никаких сомнений, что мечта о коммунизме — это недостижимая утопия. Но то, что эта идея нигде не прижилась, кроме России, имело свои веские обоснования в характере русского народа-бунтаря, в учении о русском религиозном мессианизме и идее Л. Толстого о великой дружной крестьянской общине.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)