Стихотворение В. В. Маяковского «Послушайте!» в религиозном контексте
В обывательском сознании поэзия В. В. Маяковского и Библия — «две вещи несовместные». Десятки лет существовало предубеждение, что «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» мог обращаться к Священному Писанию только для того, чтобы «противопоставить свое жизнеутверждающее мироощущение мертвым религиозным догмам», ибо «там, где силен человек, нет места Богу» . Снимая с Маяковского «хрестоматийный глянец» официозного, «революционного» поэта, пришло время увидеть в нем глубоко противоречивую личность,
С точки зрения современных исследователей, неотступная «мысль о Боге» и «отождествление Господа с одушевленным Космосом» «сообщают поэзии Маяковского значительную глубину» . Апеллируя к «живому Богу, поэт посылает ему горькие проклятия за несовершенство мира, порочность людей и их страдания» . Художественный мир Маяковского проникнут чувствами абсурдности существования и вселенской гармонии, богооставленности и богосыновства, жестокости Творца и всеблагости Спасителя. Лирический
Cреди стихотворений Маяковского, в которых «подспудно разрабатывается христианская, «жертвенная» тема» , исследователи, как правило, называют широко известное «Послушайте!» . Стихотворение открывается таинственной картиной зарождающейся звездной ночи:
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают, — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной?
Просьба-восклицание, вынесенная в заглавие , и три идущие подряд вопросительные конструкции, выделенные анафорой, говорят о напряженности «внутреннего», скрытого диалога лирического «я» со Всевышним. Искреннее восхищение героя «звездным ковром» как величественным творением Господа сродни библейскому переживанию универсума: «Когда взираю я на небеса Твои — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то, что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!»; «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света», — восклицает псалмопевец .
Душевно черствые обыватели, «любящие баб да блюда», «проживающие за оргией оргию» и уже давно погрязшие «в метелях полуденной пыли», не способны разглядеть в звездном небе ничего, кроме невзрачных «плевочков». И лишь поэт прозревает в нем чудесные «жемчужины». Звезда как универсальный символ издавна использовалась в мифологии, Библии и литературе. В поэзии Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева и русских символистов «торжественная» красота звездного неба — это ожившее воплощение божественной благодати, смысла человеческого существования, знамение всесакральности и «гармонии сфер».
В Ветхом Завете «звезда от Иакова» — воплощение Мессии , в Откровении Иоанна Богослова Искупитель именует себя «звездой светлой и утренней» . Вифлеемская звезда возвестила миру о Рождестве Иисуса Христа.
Во многих мифопоэтических системах звезды считаются небесными окнами или входом на небеса ; свечами, которые зажигает сам Вседержитель; душами райских обитателей — младенцев и праведников, взирающих с небес на своих близких. В христианской мистике, которая усвоила гностическое наследие, заветная «жемчужина» отождествляется с евангельской звездой и наделяется дополнительными значениями: это Слово Христово, Царствие Небесное в человеческой душе, непреложная Истина, духовное «сокровище на ниве, сокрытое в смерти» . В контексте Маяковского нерукотворная звезда-«жемчужина», из века в век вспыхивающая «над крышами», воплощает «несгорающий костер» «немыслимой любви», «высокую мечту», благодатный «взгляд Бога на человека» , ибо непостижимая «звездность» ночного неба, далекого от человеческой «беззвездной муки»… необходима, как творческий процесс — источник человеческой радости» .
Издавна библейская перворожденная Премудрость трактовалась в связи с так называемыми «теологическим» и «космологическим» доказательствами бытия Божия. С точки зрения Книги Притчей Соломоновых, разумная соразмерность и «предумышленность» всех элементов мироздания, счастливое согласие человека с природой, безмятежное упоение ею свидетельствуют о премудрости Устроителя и божественном Провидении: «Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания. У меня совет и правда; я — разум, у меня сила. От века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Когда Он уготовлял небеса, я была там» . Лелея в своей душе страстную мечту о небывалом «вочеловечении» всех «уродов и недочеловеков» , которые в отдаленном будущем должны стать «Бога Самого милосердней и лучше», лирический герой поэта «там, внутри» остро переживает ситуацию трагической раздвоенности.
С одной стороны, он обретает свойства «нового Демона», «тринадцатого апостола», «апостола-разрушителя» , отвергающего веру в целесообразность, гармоничность и необходимость «мира-космоса», созданного Всевышним. С другой стороны — в своем «до края полном» сердце, «надрываясь», он жаждет открыть Бога,
…боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда! — клянется — не перенесет эту беззвездную муку!
Как всегда у Маяковского, Всевышний наделен человеческими свойствами: к нему можно опоздать, «ворваться», герой стихотворения «целует ему жилистую руку» — руку Бога-созидателя, настоящего труженика . Ассоциативный образ старца и библейские коннотации «звездной» символики позволяют увидеть в поэте Нового спасителя, обращающегося к Богу-Отцу с просьбой о пока недосягаемой «звезде», которая нужна ему «не для себя, а для другого, для любого человека, «для кого-то»» , — и в перспективе — для «всего живого».
А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!»
Несмотря на определенную «заземленность» образа Всевышнего, концепция лирического «я» Маяковского свидетельствует о таинственной связи человечества с Абсолютом, их примирении, или синергии . Представители «религиозно-философского ренессанса» конца XIX — начала XX века определяли синергию как преодоление человеком своей собственной несовершенной духовной и физической природы, как извечное сотворчество и «соработничество» божественных и человеческих энергий в деле преображения падшего естества мира . Как утверждает Н. Бердяев, взгляды которого во многом импонировали Маяковскому, «человек должен стать богом и обожиться, но он может это сделать лишь через Богочеловека и в Богочеловечестве», предполагающем «творческую активность человека». «Движение идет и от человека к Богу, а не только от Бога к человеку…» . Ключевым вектором созидательного процесса, согласно Бердяеву, является «продолжающееся миротворение», по своим масштабам ни в чем не уступающее библейскому.
Композиционное «кольцо» возвращает лирический сюжет в исходную точку: «необычайное приключение», произошедшее с поэтом, завершилось благополучно. Однако лирическому герою Маяковского этого явно недостаточно, ему крайне
…необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!
В стихотворении Маяковского предсказано рождение свободного, счастливого, гармоничного, всеблагого, мудрого, богоравного «чудо-человека» , который будет прекрасен не только физически, но и духовно. С помощью риторического вопроса-восклицания автор выражает надежду на то, что «мистериальное действо», сопоставимое с явлением в мир Богочеловека, будет совершаться «каждый вечер»: поэтический идеал должно воплотить все человечество.
Маяковский считал, что Спаситель, впервые объединивший в своей личности человеческую и божественную природу, продемонстрировал тот идеал, к которому должен стремиться весь обновленный мир. Иисус Христос взошел на Голгофу и добровольно претерпел крестные муки во имя искупления грехов рода человеческого. Подобно Новому Христу, лирический герой Маяковского готов пожертвовать душевным покоем, благополучием и даже собственной жизнью ради того, чтобы каждый человек, «ненужный даже», осознав свои воистину неограниченные возможности, смог «недолюбленное наверстать» «звездностью бесчисленных ночей», обрести физическое бессмертие и воссоздать праздничный, одухотворенный космос — новую мораль, «новое небо и новую землю».
«Метафорой исступленной молитвы» назвали стихотворение «Послушайте!» С. Кормилов и И. Искржицкая . Пытаясь донести до Всевышнего горячую, искреннюю мольбу о сотворении Нового Человека, который сможет преобразить мир в «праздничной чистке», Маяковский не сомневался, что уже совсем «скоро // все, в радостном кличе // голоса сплетая, // встретят новое Рождество» . Таково эстетическое кредо раннего Маяковского.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)