Иконописные традиции в «Рождественской звезде» Бориса Пастернака
Среди стихотворений Бориса Пастернака на христианские темы «Рождественская звезда» из романа «Доктор Живаго» заметно выделяется очевидными связями с религиозной живописью, а более конкретно — с композиционными особенностями иконы «Рождество Христово» и иконографическим каноном в целом.
Стихотворение можно разделить на три части.
Первая часть начинается с описания Младенца в яслях, затем взгляд поэта движется к пастухам, которые еще не знают о рождении Спасителя, но в предчувствии великого события смотрят вдаль,
Они уже знают, Кто родился, и везут Ему дары. Рождество изображается в этой части как историческое, человеческое событие, сверхчеловеческий смысл которого еще только предчувствуется или угадывается благодаря необычайной звезде.
Если обратиться теперь к иконе этого праздника,
Сопоставляя икону и стихотворение, нельзя не заметить, что взгляд поэта как бы совершает круг по этой композиционной схеме — от смыслового центра, каковым является Младенец, вправо к пастухам, далее вверх влево к звезде, затем еще левее — к волхвам. Движение происходит против восхода солнца, как это имеет место в устоявшейся иконографии образа Рождества, и, видимо, с принятым в православии направлением перемещений священника и служащих в алтаре.
Вторая часть «Рождественской звезды», небольшая по объему, заметно выделяется на фоне всего стихотворения и темой, и ритмикой, и настроением. Это философско-лирическое отступление, которое завершает первую часть и вместе с тем подготавливает третью, разъясняющую смысл события, увязывающую его с вечностью. Вторая часть — это наивысший момент всего стихотворения и одновременно важнейшая характеристика одной из сторон мировоззрения поэта.
И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры, Все будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев. Все елки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры… …Все злей и свирепей дул ветер из степи… …Все яблоки. Все золотые шары.
В этом отрывке возникает тема вечности и времени, и, поскольку эти строки составляют сердцевину всего стихотворения, — проблема времени встает, таким образом, в центр «Рождественской звезды». Опираясь на церковное понимание времени и вечности, отраженное в православном богослужении и в иконописи, можно увидеть некоторые любопытные параллели с изображением времени в стихотворении.
Во-первых, время не бесконечно. Оно, как мир, имеет тварный характер и возникает вместе с ним. В Боге времени нет.
Как сказал Иоанн Богослов в Откровении, после Страшного суда Времени уже не будет . Время как бы «вытекает» из вечности.
Во-вторых, в понимании Церкви время неабсолютно и необратимо. Об этом свидетельствуют слова апостола Петра: «… У Господа один день как тысяча лет, и тысяча лет как один день» . Отсюда следуют важнейшие теоретические предпосылки для структурно-композиционной организации пространства иконы.
Иконное мышление видит «время», и видит его по-особому. События, происходящие во времени в строго определенной последовательности, на иконе могут меняться своими местами, изменять очередность: первое может стать последним и наоборот, а события, отдаленные друг от друга значительными промежутками времени, могут изображаться как одновременные или, скорее, Едино Временные, ведь икона и «иконное» мышление стремятся взглянуть на них с точки зрения вечности.
В-третьих, время не однородно, и обычно в христианском богословии выделяется три особых вида времени.
Время космическое связано с чередованием дня и ночи, времен года и т. д. Это время циклическое по своей сути, обусловленное природными циклами.
Время историческое выражает последовательность исторических событий. Оно связано с учением о Богочеловеческом характере исторического процесса, представлениями о конце времени и Страшном суде.
«Время Церкви», «богослужебное время», «литургическое время» Воплощает течение богослужебного цикла, строящегося вокруг основного таинства — Евхаристии.
Время течет и пребывает не отдельно от вечности, но в единстве с ней. Рождество Младенца Иисуса имеет конкретную историческую дату во времени, но и оно, и Распятие, завершившее земную жизнь Спасителя, были предрешены в вечности, в предвечном совете Пресвятой Троицы, Прежде создания мира . Рождество Христово имеет двуединый смысл — исторический и иконический, где связаны воедино время и вечность. По православному вероучению, икона не только изображает святого, но и являет его, он реально присутствует на своей иконе. Так и вечность способна «прорываться» во время, присутствовать в нем.
Время — это икона вечности.
Три названных времени имеют и свои графические аналогии. Космическое время лучше всего символизирует круг, а историческое — горизонтальная линия. Николай Бердяев предложил обозначение третьего вида времени точкой и вертикалью: точка — место «прорыва» вечности во время, вертикаль — направление действия вечности во времени: от земли к небу, от человека к Богу.
Возвращаясь теперь к стихотворению Пастернака, нельзя не заметить, что вторая его часть построена с учетом изложенных выше евангельских и собственно иконных представлений о времени. Волхвы только еще идут на поклонение, но Рождество Во всем своем объеме уже совершилось. Родился Младенец, и вечность прорвалась как сквозь космическое время, так и сквозь историческое время.
Пастернак использует типичный иконописный прием для изображения преодоления исторического времени.
И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после.
В этих строках, как на иконе, передается время и вечность . Событие в его сиюминутном значении происходит здесь, рядом, но его вневременной смысл уже «стоит», «видится» вдали. «Вдали времен» выражено через «вдали» пространственное. В иконическом понимании прошлое, настоящее и будущее имеют относительный характер. У Пастернака это выражено следующим образом: в настоящем только что родившегося Младенца видно будущее — «грядущая пора», но в настоящем автора это грядущее уже «все пришедшее после».
Так совпадают прошлое и будущее, начало и конец, альфа и омега.
Герой романа Юрий Живаго, желая успокоить Анну Ивановну, приглушить страх смерти у больной, уверяет ее: «Вот вы опасаетесь, воскреснете ли, а вы воскресли, когда родились, и этого не заметили». Исходя из православной традиции, смерть — это рождение в вечную жизнь.
У Пастернака происходит характерная для иконического времени смена конца и начала. Во времени, в действительности характер будущего только предполагается, предвидится. То, что для человека во времени является Будущим, В иконическом времени — уже как бы совпадает с прошлым, вечное настоящее, которое невозможно изменить.
Вечность и время у Пастернака в какой-то момент вступают в борьбу. Вечность прорывается во время, но время со своей стороны силится сомкнуть разорванное звено.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры… … Все злей и свирепей дул ветер из степи… …Все яблоки, все золотые шары.
Время, историческое и космическое, врывается, как ветер, в вечность, стремясь разрушить иконичность происходящего, стереть и поглотить вечный план события, но вечность преодолевает время — именно преодолевает, а не побеждает и не отбрасывает, — включает в себя, придавая ему новый, вечный смысл. Это особенно заметно в церковном праздновании Рождества, которое является не воспоминанием события, а включением в линейное время нового, вечного смысла. В стихотворении Пастернака событие также воспроизводится по мере возможности во всей его полноте, во взаимосвязи с прошлым, настоящим и будущим.
Третья часть стихотворения, начинающаяся со слов «Часть пруда скрывали верхушки ольхи…», в композиционном отношении повторяет первую: взгляд поэта вновь как бы движется по иконе, и мы опять видим пастухов. Теперь они, уже богатые верой, первыми идут поклониться чуду. Их путь приобретает особый смысл, и ангелы, сопровождая их, оставляют «босые следы» на снегу.
Мария спрашивает пришедших, кто они такие, и слышит в ответ: «Мы племя пастушье и неба послы». В соответствии с церковной традицией, этим ответом Пастернак подчеркивает, во-первых, что пастухи пришли поклониться не только от себя лично, но и от имени всех простых людей . Во-вторых, как видно из ответа, они пришли поклониться не по собственному желанию, а по откровению, полученному от ангела . И пастухи, и волхвы — посланцы Неба: пастухи посланы к Младенцу ангелом, волхвы приведены к нему звездой. Здесь же у поэта и другая важная деталь: они пришли вознести » Обоим Хвалы».
Признав божественность Младенца, они, опять же первые, признают и Марию Богородицей и Божией Матерью, которая достойна хвалы, как и рожденный ею Младенец.
Далее взгляд поэта движется по той же иконографической схеме к звезде: рассвет сметает с неба «пылинки золы, последние звезды», оно становится чистым, но утренний свет бессилен против той единственной новой звезды, продолжающей сиять на небосводе, свидетельствующей о чуде Рождества. От звезды поэт возвращается к волхвам, именно их Богородица впускает в пещеру для поклонения. Волхвы поклоняются Младенцу не только от себя лично, но и от имени земной власти , от имени земной мудрости , от имени прежней религии ; с этим связано и символическое значение даров, принесенных ими, — золото, ладан и смирна.
Интересно отметить, что по Евангелию от Матфея поклонение волхвов произошло в доме, а не в пещере , но Пастернак выбирает церковный и иконописный вариант обстановки поклонения — пещеру.
Вслед за тем круговое движение замыкается. Взгляд поэта возвращается к исходному пункту — к Иисусу в яслях, но теперь это уже не просто младенец, страдающий от холода, а Богомладенец.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла.
Младенец сияет, ибо в церковном сознании Рождество — это явление в мир Божественного Света. Он и свет Разума, прогоняющий мрак языческих заблуждений, и свет Добра, рассеивающий мрак греховности, и свет Красоты, восстанавливающий в человеке образ Божий, — так этот образ воплощен в церковном песнопении .
Итак, круговое движение закончено, внимание поэта сосредоточено на Младенце. Но последняя строка вносит в стихотворение важную мысль, которая по-новому расставляет акценты в описанном событии.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества.
Обратившись опять к иконе Рождества, нельзя не заметить, что центральной фигурой на ней является все же не Младенец в белых пеленах на фоне черного отверстия скалы, а возлежащая перед ним на ложе Богородица, обращенная в сторону зрителя. Ее фигура выделена и размерами, и ярко-красным цветом ложа. В самом верху средника иконы, как правило, изображается темно-сине-зеленая полусфера , откуда исходит более светлого цвета луч, в утолщении которого пишется Рождественская звезда.
Луч потом разделяется натрое , указывая на Младенца и Богородицу.
Взгляд поэта начинает двигаться снизу вверх — от Марии, которую в этой сфере Пастернак называет уже Девой по лучу к Рождественской звезде и обратно. Этой строфой подчеркивается особое значение Богородицы как в празднике, так и на иконе Рождества Христова. В акафистах можно встретить такие относящиеся к Богородице славословия, как Высота, Лествица небесная, Мост, приводящий От земли на небо, И др.
Может быть, поэтому Пастернак заканчивает стихотворение именно вертикалью: Дева — звезда Рождества.
Движение в стихотворении Пастернака идет по кругу дважды: вначале описывается событийная сторона рождения Младенца. Затем в той же последовательности символический смысл этих событий и Рождества в целом, и наконец круг, как символ повторяющегося в вечности события, оставаясь кругом, не разрываясь, испускает из себя луч-вертикаль: Рождественская звезда — Богородица Дева. Таким образом, непроходимая преграда между Богом и человеком, миром видимым и невидимым, вечностью и временем становится проницаемой.
Так Пастернак подводит читателя к главной мысли всего стихотворения — произошло Боговоплощение: временное и вневременное сомкнулись в личности Христа.
Тесно связана с иконным видением времени и взаимосоотнесенность у Пастернака первой и третьей частей стихотворения. В первой, как мы уже отметили, поэт описывает прямой смысл, факторологическую сторону события, происходящего в космическом и историческом времени. Затем они прерываются вечностью: происходящее как бы останавливается. Когда возобновляется повествование о Рождестве со слов «Часть пруда скрывали верхушки ольхи…», то оно происходит уже в другом пространстве . Получается, что пространственно третья часть стихотворения отделена от первой обратной перспективой .
Вместе с тем в стихотворении можно увидеть пусть не всегда последовательное, но все-таки тяготение к живописи . Мы встречаем в тексте такие «антииконные» детали, как теплая дымка над яслями, постельная труха, оглобля в сугробе, гнезда грачей, следы на снегу. По мнению некоторых исследователей, пейзаж «Рождественской звезды» в некоторых своих чертах совпадает с видом, открывающимся из окон дачи поэта в Переделкине. Ольга Карлайл вспоминает об открытках с религиозными сценами, висевших на стенах в рабочем кабинете поэта в период написания стихотворения. Можно также вспомнить картины голландских художников на тему Рождества, особенно при чтении следующих строк:
Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы.
Косвенное указание на перекличку с голландцами находим в романе, когда на елке у Свенцицких Юрий Живаго мечтает «написать русское поклонение волхвов, как у голландцев, с морозом, волками и темным еловым лесом». В какой-то мере стихотворение «Рождественская звезда» является реализацией этого замысла.
Если исходить из влияния иконографии образа Рождества на знаменитое стихотворение, то нельзя не обратить внимания, что поэт «опустил» две сцены, расположенные в нижней части иконы, — беседу Иосифа с пастухом и омовение Младенца. Но, безусловно, Пастернак не задавался целью написать стихотворный вариант иконы Рождества или поэтический комментарий к ней. Икона или иконы Рождества, возможно, послужили лишь одним из источников творческого вдохновения поэта и прототипом композиционной организации временных и пространственных пластов внутри стихотворения.
Рождественская звезда
Стояла зима. Дул ветер из степи. И холодно было Младенцу в вертепе На склоне холма.
Его согревало дыханье вола. Домашние звери Стояли в пещере, Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи И зернышек проса, Смотрели с утеса Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе, И небо над кладбищем, полное звезд.
А рядом, неведомая перед тем, Застенчивей плошки В оконце сторожки Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне От неба и Бога, Как отблеск поджога, Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой Вселенной, Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней И значило что-то, И три звездочета Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары. И ослики в сбруе, один малорослей Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры. Все будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все елки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры… …Все злей и свирепей дул ветер из степи… …Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи. Могли хорошо разглядеть пастухи.
— Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, — Сказали они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Все время входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге, чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу. Светало. Означились кедров стволы. — А кто вы такие? — спросила Мария. — Мы племя пастушье и неба послы, Пришли вознести вам обоим хвалы. — Всем вместе нельзя.
Подождите у входа.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звезды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества. 1947
(1 votes, average: 5,00 out of 5)