«Увидеть в капле океан». Oб анализе эпизода на экзамене

Анализ эпизода из крупного эпического произведения — тема, ставшая в последние годы традиционной для школьного экзамена по литературе. Своими рекомендациями о том, как подступиться к этой теме, делится ведущий словесник города Твери, заслуженный учитель РФ Анна Евгеньевна Иллюминарская. Беседа с ней записана редактором «Литературы» Сергеем Волковым.

С. В.: Анна Евгеньевна, что бы вы посоветовали учителям, консультирующим выпускников перед экзаменом, рассказать об этой теме в первую очередь?

А. И.: Сразу хочу сказать, что никаких

готовых рецептов на все случаи жизни я не дам, поскольку их не существует в принципе. Естественно, что не сможет этого сделать и проводящий консультацию учитель. Рассмотреть и проанализировать все возможные варианты эпизодов — значит пытаться объять необъятное, потому что любая страница любого произведения может стать основой для предложенной темы. Я бы рекомендовала остановиться на проблемах общего характера.

Например, выяснить для себя , как понимать сам термин «эпизод». Толковый словарь дает следующее определение: это «фрагмент какого-либо художественного произведения, обладающий известной самостоятельностью

и законченностью». Как видите, здесь на первый план выходит отдельность, «закрытость» эпизода.

Но возможен и другой подход: тот же словарь трактует слово «фрагмент», близкое по значению к «эпизоду», как «отрывок Сочинения, текста»; само слово «fragmentum» переводится с латинского языка как «обломок, кусок». То есть здесь важнее оказывается принадлежность к целому; фрагмент, этот «отколовшийся кусок» текста, несет в себе воспоминание об общем.

Если говорить метафорически, то проблема формулируется так: можно ли по капле судить об океане? С одной стороны, несопоставимый объем, и отсюда — разное качество и признаки, с другой же — и капелька, и океан состоят из одной и той же воды, а значит, в чем-то оказываются однородными. Задача пишущего — как раз рассказать, имея перед собой «каплю», о целом «океане».

С. В.: Различен ли подход к эпизоду в зависимости от выбранной точки зрения на него?

А. И.: Конечно. Пишущий должен определить, как он будет анализировать предложенный фрагмент. Тут есть несколько возможностей.

Во-первых, можно подойти к эпизоду как к маленькому самостоятельному произведению, обладающему своей композицией, системой героев, сюжетом, стилистической спецификой . Такой фрагмент, ограниченный рамками, конкретен; можно определить его вид: эпизод-описание, эпизод-повествование, эпизод-диалог и так далее. «Чистых» эпизодов, как правило, не бывает, обычно мы сталкиваемся с соединением нескольких видов: например, «Батарея Тушина», «Сон Обломова» — это эпизоды-описания с элементами повествования, «Спор Базарова с Павлом Петровичем», «Встречи Раскольникова с Соней» — эпизоды-диалоги с элементами описания. И все же определить доминанту фрагмента можно и нужно, тогда и анализ станет определеннее.

Советую повторить с учениками основные особенности наиболее распространенных видов эпизодов. При анализе описания стоит обращать большее внимание на детали, изобразительные средства; в повествовании на первый план выходит сюжет ; в диалоге главное — движение мысли, предметом анализа становится суть реплик, их соотнесенность друг с другом.

С. В.: Чем отличается при таком взгляде на эпизод его разбор от истолкования отдельного небольшого прозаического произведения ?

А. И.: Может быть, я скажу крамольную мысль, но при таком подходе или, лучше, на этом этапе анализа — ничем. Рассмотрение эпизода как отдельного рассказа вполне приемлемо. На это, кстати, наталкивают нас и историко-литературные факты , и наши педагогические традиции .

Но все же лучше только этим не ограничиваться. Не случайно я сказала, что это лишь определенный этап анализа. За ним должно последовать рассмотрение эпизода в контексте целого произведения. Помните об «обломке», «куске»? От чего же он «отломился»?

Какие черты целого он несет в себе? Какими нитями с ним связан?

Итак, эпизод, оставаясь самостоятельным и законченным изнутри, оказывается вписанным в более широкую структуру — сюжетную, идейную, композиционную и так далее. Нужно определить, как «работает» фрагмент в произведении, в чем его роль. Например, эпизод «Батарея Тушина» раскрывает тему войны, истинного и ложного героизма, подвига; в то же время можно заметить переклички с другими эпизодами — например, вечером в салоне А. П. Шерер, где все искусственно и неискренне, где «все на личном интересе основано» . Или еще пример: Базаров приезжает в имение родителей — мы сразу вспоминаем, что уже сталкивались со сценой встречи давно отсутствовавшего сына . Сравним поведение в этих сценах «отцов» и «детей» — оно может привести к любопытным выводам.

С. В.: На что стоит обращать внимание при поиске внешних связей эпизода?

А. И.: Произведение — как здание, построенное из отдельных кирпичиков-эпизодов. Одни лежат в его основании, другие венчают всю постройку. Иными словами, нужно для начала определить местоположение эпизода в тексте. Анализируемый фрагмент может находиться в начале произведения и являться экспозицией или завязкой. Так, «Вечер у А. П. Шерер» — экспозиция романа , но к тому же это и завязка ряда сюжетных линий: Болконского, Пьера, семьи Курагиных — и сквозных тем романа.

Эпизод может выполнять роль развязки и стоять в финале произведения. Например, сцена смерти Базарова — итог жизни главного героя романа, один из важнейших моментов создания его образа. Есть и эпизоды-кульминации, являющиеся пиковыми точками сюжетных линий романа . Хорошо, если в сочинении ученик обоснованно изложит свое понимание местоположения эпизода в композиционной структуре произведения.

Далее, эпизоды могут быть главными и второстепенными. Если для анализа попадется фрагмент второго типа, то не нужно мудрствовать и пытаться приписать эпизоду несвойственную ему значительность. Понятно, например, что эпизод «Базаров у Кукшиной» менее «нагружен», чем, скажем, спор с Павлом Петровичем или финал романа, — это тоже нужно учитывать при анализе.

Если же подводить какой-то промежуточный итог, то можно сказать, что при анализе эпизода необходимо определить его внутреннюю структуру и присущие ему как отдельному законченному произведению особенности, а затем охарактеризовать его место в сюжете и композиции всего романа, выяснить, на какие сюжетные линии он «работает», понять его роль в идейной структуре, проследить возможные связи и переклички с другими эпизодами, как примыкающими к нему непосредственно, так и отстоящими далеко.

С. В.: Можно ли проиллюстрировать эти выводы на каком-то конкретном примере?

А. И.: Давайте возьмем эпизод «Встреча Раскольникова с Соней» из 4-й главы 4-й части романа «Преступление и наказание». Исходя из общего развития романа, в котором развенчивается теория главного героя, можно считать эту сцену кульминационной. Мы помним, как отчаянно цепляется Раскольников за свою идею сильной личности, спасающей других. Он, кажется, продумал свою теорию до мелочей, все выверил, даже «пробу» делал. Но все это сооружение начинает рушиться, Раскольников погружается в пучину душевных мук и сомнений.

Соня выбрана им не случайно. Услышав о ней в разнузданной обстановке кабака, Раскольников почувствовал опору: они оба переступили нравственные законы общества ради других . Она должна понять его и помочь ему: ведь Соня знает что-то такое, что позволяет ей жить даже «за гранью». Раскольников в этой сцене пытается «взбунтовать» Соню, он действует как Змей-искуситель. Вот его слова: «Знаю… и про то, как вы в шесть часов пошли», «Катерина Ивановна ведь вас чуть не била», «Катерина Ивановна в чахотке, в злой, она скоро умрет», «А с вами что будет?», «А коли вы теперь заболеете», «Дети на улицу всей гурьбой пойдут», «С Полечкой, наверное, то же самое будет». Кажется, после этих слов Соня должна «взбунтоваться», как Раскольников, но, к его удивлению и непониманию, этого не происходит.

Соня верит в Бога, Бог — ее правда и сила. Склоняясь перед ней, Раскольников «всему страданию человеческому поклонился».

Через образ «святой юродивой» Соня соединяется с Лизаветой. И опять страшное противоречие: одну Раскольников ставит рядом с собой, другую — убивает.

Центром сцены является чтение Соней Евангелия. Воскресение Лазаря — это предвестие и будущего воскресения героя, обретения им утерянной веры, единственной возможной, с точки зрения Сони , опоры в жизни.

Тот же самый фрагмент романа можно рассмотреть и по-другому . Два героя. Сильный Раскольников и слабая Соня. Он наступает, она «ломает руки». Понаблюдаем за этой борьбой, за тем, как происходит столкновение двух правд. Его правда — мучить, смущать, провоцировать, напоминать о ее бедах, подталкивать к бунту: «угрюмо продолжал», «произнес он отрывисто», «угрюмо заметил», «безжалостно настаивал», «с жесткой усмешкой», «прибавил он чуть не с насмешкой», «с каким-то даже злорадством ответил», «глаза его сверкали».

Ее правда — терпеть и верить в Бога: «слабо вскрикнула», «совсем растерявшаяся», «в невыразимом волнении», «испуганная», «начала… дрожать в страхе», «проговорила это точно в отчаянии», «волнуясь и страдая», «ломая руки», «щеки… вспыхнули, в глазах выразилась мука», «продолжала она, плача», «испуганно вскрикнула», «страдальчески взглянула». Внешне — он сильнее, она слабее.

Но его жестокость не трогает Соню: «Даже жестокости слов его не заметила». Потому что слишком много значат для нее дети-сироты и жалкая Катерина Ивановна.

Герои меняются местами, как только речь заходит о Боге. Соня становится сильной: «быстро, энергично прошептала», «вскрикнула она вдруг, строго и гневно глядя на него», «кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством», «тело, еще дрожавшее от негодования», «голос ее становился все суровее и суровее», «голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна». Раскольников тоже меняется: «с жадным любопытством рассматривал ее», «с новым, странным, почти болезненным чувством всматривался он», «все у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее», «нервы его раздражались все более и более», «голова начала кружиться».

Герой чувствует внутреннюю силу Сони. Он готов признаться ей, пока еще не раскаиваясь в содеянном. Таким образом, это эпизод о великой силе веры, о «переливании веры», если хотите.

Здесь Раскольников делает шаг к возрождению: от своей бесчеловечной теории — к человеческому. Он придет еще раз и признается в убийстве. Именно эти сцены — кульминация романа.