Взрослым о детях или детям о взрослых?
Навстречу школьным стандартам, убегая от них
«- Скажите, пожалуйста, Лев Николаевич, в каком возрасте можно дать детям ваше «Детство»?
— Да ни в каком.
— Как ни в каком?!
— По-моему, так. «Детство и отрочество» не думаю, чтобы было полезно детям. Вот » Кавказский пленник», — вдруг особенно оживившись, сказал Толстой, — » Жилин и Костылин» — вот это я люблю. Это дело другое. «Кавказский пленник» можно дать детям, и они любят его» .
Кто знает, замечают ли составители школьных «стандартов
Несмотря на то, что отрывки из трилогии традиционно помещались в школьных хрестоматиях или печатались с пометами о переделке автором для детского чтения, делалось это
«Приспособить» произведение для обсуждения в среднем звене общеобразовательной школы непросто. Во-первых, в трилогии большое место занимает тема смерти. Герой проходит испытание смертью и наблюдает отношение к ней окружающих.
Во-вторых, инициационными мотивами являются первые опыты отношения к женщине , пристальное внимание автора к взаимоотношениям героя с разного рода наставниками , подробное описание экзаменов и, наконец, очень важные моменты в описании отца, который зачастую оказывается гонителем героя в инициационных сюжетах. Следует отметить также, что и сказочно-мифологический мотив мачехи играет не последнюю роль в трилогии.
Постинициационный новый статус героя или ощущение себя полноправным членом нового общества также реализованы во многих главах, особенно в рассказах о поступлении в университет, о новых знакомых, о светских визитах. Некоторые главы в повести «Юность» даже имеют названия, как бы намекающие на обряд инициации: «Правила», «Я большой», «Новые товарищи», «Я ознакомливаюсь», «Я проваливаюсь», в название нескольких глав входит слово «экзамен». При этом становится ясно, что настоящее взросление героя только начинается с последней главы , что не столько аккуратные «правила» в разлинованной тетрадке, сколько «минута раскаяния и морального порыва» по-настоящему возвышает героя.
Недаром моральный подъем сопровождается красноречивой деталью: «Я… вдруг вскочил, взбежал наверх…» «Провалу» на экзамене и «окончательной погибели» противостоят подъем и возрождение . Поэтому трилогия завершается намеком на «более счастливую» следующую половину юности.
В сущности, европейский Роман воспитания примыкает к инициационным текстам, но ни столь любимый Толстым Руссо, ни Гете не открыли и не соединили с ним «диалектику души». Именно «Детство», «Отрочество» и военные рассказы Толстого стали предметом знаменитого разбора Чернышевского, в котором критик указал на «диалектику души» и «чистоту нравственного чувства» как на самые «существенные черты» таланта молодого писателя. В годы создания трилогии наиболее близким себе Толстой ощущал Стерна, произведения которого романами воспитания, конечно, не считаются, но в них есть роднящая их с трилогией Толстого черта. «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» — это рассказ взрослого человека о ребенке, но не в форме воспоминаний, а в форме чуть ли не протокольной фиксации чувств и событий, даже мельчайших.
Один из основных образов в творчестве Толстого — паутина любви — навеян чтением Стерна . «Раскидывать на все стороны паутину любви» хотелось бы Оленину в повести Толстого «Казаки»; ключевым образом является «паутина любви» в «Войне и мире».
Перед чтением повестей учитель может объяснить детям смысл некоторых глав как сходных с сюжетом волшебной сказки, например «Мазурка», «После мазурки» , «Единица», «Ключик», «Мечты» . Есть в классе один-два ученика, которые прочитают повести «Детство» и «Отрочество» так, как будто это написано о них. Ради этих одного-двух и будет стараться учитель. Толстой вообще писал трилогию о том, как ребенок и потом юноша открывает для себя всю бездну человеческого страдания.
Сам автор ребенком был необычным, рано потерявшим и отца, и мать, рано осознавшим, что «жизнь не игрушка, а трудное дело» . Отсюда такая потребность кого-то любить, прислониться к кому-то душой, отдать кому-то любовь, переполнявшую его сердце, и получить хоть малую толику понимания взамен. Отсюда благоговение перед памятью матери и преклонение перед самоотверженностью «тетеньки», Татьяны Александровны Ергольской. Может быть, трилогия — самое «достоевское» произведение из всего написанного Толстым. Недаром в «Дневнике писателя» Достоевский особо отмечает главу «Мечты» из «Отрочества»: «Помните ли вы «Детство и отрочество» графа Толстого? Там есть один мальчик, герой всей поэмы.
Но это не простой мальчик, не как другие Дети, не как брат его Володя. Ему всего каких-нибудь лет двенадцать, а в голову и в сердце его уже заходят мысли и чувства не такие, как у его сверстников… Чрезвычайно серьезный психологический этюд над детской душой, удивительно написанный…» .
Возмужавший, прошедший Крымскую войну и обретший надежду в создании новой религии, Толстой после трилогии, «Севастопольских рассказов» и «Казаков» стал другим. Написав свои инициационные тексты, отрепетировав смерть и модель собственного поведения перед ее лицом, он стал готов к «Войне и миру», он приобрел бесстрашие и твердую нравственную опору. Но до этого надо было пройти «пустыню», как он сам выражался, отрочества и одинокой юности. «Пустыня», кстати, тоже связана с мифопоэтическими инициационными мотивами.
Это не обязательно бесплодная песчаная равнина, это может быть и лес, и неведомая гора — словом, место искушений, испытаний и прохождения инициационных обрядов в мифе, сказке, рыцарском романе. Это место искушения Христа в Новом Завете, место свидания с Серафимом в пушкинском «Пророке» и так далее. Отсюда заточение в чулане , неуместное любопытство и почти сказочное нарушение запрета , мечты о смерти как отражение смысла инициационного обряда: противостояние смерти и испытания в царстве мертвых.
Отметим также мотив так называемого «юниората» — Николенька Иртеньев именно младший брат, Володя — старший. Посещение царства мертвых так же характерно для сказочных сюжетов, как и юниорат.
Вставной рассказ неудачника Карла Ивановича о полных злоключений годах возмужания — перекличка с испытаниями Николеньки и удвоение инициационного звучания текста.
Если чтение глав из повести «Юность» переносить в 7-8-е классы, то чувство цельности трилогии и основная мысль об инициационном тексте может, конечно, нарушиться. Это плохо, зато для более старших ребят откроется возможность сравнить трилогию Толстого с другими подобными текстами, например повестью Сэлинджера «Над пропастью во ржи», популярной у нас прежде, а сейчас, кажется, подзабытой. Кроме того, такие психологические шедевры Сэлинджера, как повести «Фрэнни» и «Зуи», тоже могут послужить материалом для разговора и сравнения.
Притом, наверное, чем меньше «разжевывает» учитель, тем лучше. Если понравится, ребята будут раздумывать над прочитанным сами. Главное — вовремя задать вопросы или указать детали для размышления.
Конечно, творчество Сэлинджера — сложная вещь, но и Толстой с его психологической изощренностью далеко не упрощает внутренний мир подростка и юноши. К тому же оба произведения написаны не для детей и не для юношества, а для взрослых.
Материал для сравнения и вопросы к ребятам
Танатосные мотивы в повестях Толстого и Сэлинджера. . Присутствие мысли о смерти как контрастный фон для образа пошлости и суеты в повестях Толстого и Сэлинджера. Образы наставников в повестях Толстого и Сэлинджера. Карл Иванович и «старик Спенсер».
Какие нравственные качества нужны педагогу, с вашей точки зрения? Почему в повестях о становлении личности и об учении нет образа любимого учителя? «Я» и мои братья и сестры. Любочка и Катенька у Толстого в сравнении с Фиби . Значение образа Володи в толстовской трилогии и «внесценического» образа Д. Б. у Сэлинджера. 4. Николенька и его товарищи по университету. Дмитрий Нехлюдов в роли задушевного друга.
Был ли задушевный друг у сэлинджеровского Холдена? Холден и мистер Антолини. Холден и его школьные товарищи. «Конечно, сразу было видно, что он образованный и все такое, но мозгов у него определенно не хватало». Кому принадлежит эта фраза? . Найдите в гл. 29 «Юности» описание «понимания».
Почему автор отмечает, что Дмитрий, самый умный из его друзей, был «туп» на «понимание»? Мотив пропасти и провала и его роль в обоих произведениях. Провал Николеньки на экзамене и исключение из школы Холдена.
Роль мотива тумана в финале «Юности» и дыма, дурноты в финале «Над пропастью во ржи». Средства создания образа рассказчика в толстовском и сэлинджеровском произведениях. Мера искренности того и другого.
Сопоставьте последние фразы повести Сэлинджера со словами в гл. 22 «Юности»: «И странно, что как только я рассказал подробно про всю силу своего чувства, так в то же мгновение я почувствовал, как чувство это стало уменьшаться».
Философ Н. Ф. Федоров сказал о Толстом: «Что он делал, создавая «Войну и мир», как не воссоздавал, воскрешал своих предков, хотя лишь мнимо, а не действительно». В еще большей степени это суждение справедливо по отношению к автобиографической трилогии. Современный комментарий к новому собранию сочинений Толстого утверждает: «Н.
Ф. Федоров в конце жизни свидетельствовал, что идея его «учения о воскрешении» возникла в начале 1850-х годов и внутренне связана с трилогией, где Толстой «оплакивает утрату детства»» . Как видим, и оплакивание «утраты детства», и своеобразный культ предков согласуются с инициационным значением трилогии.