Драматический характер трагедии «Борис Годунов»
Пушкин был свидетелем крупнейших исторических событий. До самого восстания 14 декабря 1825 г. он жил почти в непрерывном ожидании «великих перемен». Все это не могло не способствовать возникновению и усилению историзма в творчестве Пушкина. Стремление поэта «в просвещении стать с веком наравне» в основном и значило развить свое сознание в русле нового «исторического направления».
Глубоко драматический характер выбранной поэтом эпохи, естественно, подсказывал драматическую же форму для ее адекватного художественного воплощения.
Таким задачам никак не могли отвечать традиционные формы драматургии классицизма. Широкий и бурный поток исторической жизни, непосредственный доступ которому Пушкин хотел открыть на театральные подмостки, не вмещали рамки всякого рода «правил» и условностей. И Пушкин ломает окостеневшие формы и традиции, вступает на путь коренного «преобразования драматической нашей системы», «устарелых форм нашего театра» — путь дерзания и новаторства. И делает это поэт вполне осознанно, глубоко продуманно и принципиально. «Сочиняя ее,- пишет Пушкин о своей трагедии в разгар работы над ней,- я стал размышлять над трагедией вообще» (письмо Н. Н. Раевскому-сыну от второй половины июля 1825 г.). Пушкин полностью отвергает «жеманную», чопорную и искусственную драматургию классицизма. В одном из критических набросков 1824 г. он с осуждением замечал о современном ему довольно посредственном французском поэте и драматурге Делавине: «.Лавинь бьется в старых сетях Аристотеля — он ученик трагика Вольтера, а не природы». Не удовлетворяет Пушкина и субъективная манера театра романтиков, характерным образцом которой для него являются драматические опыты Байрона. «Придворному обычаю трагедий Расина» и Вольтеру-трагику Пушкин противопоставляет «народные законы драмы Шекспировой».
Историчности образов поэт также достигал в результате упорного изучения тех материалов, которыми он мог располагать. Он прямо говорит об этом в связи с образом Пимена: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях». Именно такой обобщенный образ монаха-летописца Пушкин и стремился дать в своем Пимене и замечательно успел в этом. Впечатление невиданной дотоле жизненности воскрешенной Пушкиным эпохи и созданных им образов потрясло современников. Вот как вспоминает историк М. П. Погодин о чтении возвратившимся из ссылки Пушкиным «Бориса Годунова» в дружеском кружке литераторов: «Первые явления выслушаны тихо и спокойно. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена писателя с Григорием всех ошеломила. Мне показалось, что мой родной и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена. Мне послышался живой голос русского древнего летописателя». Но Пушкин не только оживил минувший век во всей его истине.
Появление Самозванца имеет в трагедии Пушкина значение всего лишь последнего толчка, давшего возможность вырваться, выступить наружу враждебным царю Борису социально-историческим силам. Сам Пушкин в одной из черновых заметок по поводу «Бориса Годунова» записал о Самозванце: «Всякий был годен, чтобы разыграть эту роль». Центр тяжести трагедии Бориса, по Пушкину, лежит в социальных отношениях это поединок между Борисом и Самозванцем, а борьба социальных сил составляет истинный предмет и сущность основного конфликта.
Сцена на Красной площади начинается огорченным рассказом человека из народа об отказе Бориса «принять венец». Ответные слова другого исполнены растерянности и даже отчаянии. Затем народ почтительно выслушивает оглашаемое верховным дьяком решение Думы и послушно расходится. Однако первоначальное впечатление быстро рассеивается. За сцепом на Красной площади следует народная сцена перед Новодевичьим монастырем, как бы являющаяся весьма выразительным к ней комментарием. Эта сцена одна из самых значительных во всей трагедии. Особенно знаменателен эпизод, в котором один из толпы народа мажет глаза слюной, чтобы казалось, что и он плачет. Эпизод этот не придуман Пушкиным, о нем упоминается и у Карамзина: «В одном хронографе сказано, что некоторые люди, боясь тогда не плакать, но не умея плакать притворно, мазали себе глаза слюною!»
Но Карамзин спрятал это в «примечания» к соответствующему месту своей «Истории», в тексте же самой «Истории» мольба народа к Борису о принятии царства излагается в тонах «официальной народности»: «Бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса». Пушкин, наоборот, именно этот эпизод выдвинул в своей сцене на первый план, разоблачая посредством него реакционно-дворянскую легенду об исконных монархических чувствах народа, о народе как опоре царского престола. Неудивительно, что эта сцена обратила на себя особое внимание Булгарина, который правильно уловил ее внутренний смысл, таящийся за торжественно-парадной картиной всенародного избрания. «Здесь представлено, что народ с воплем и слезами просит Бориса принять царский венец (как сказано у Карамзина),- пишет он,- а между тем изображено, что люди плачут, сами не знают о чем, а другие вовсе не могут проливать слез и хотят луком натирать глаза!. Затрудняюсь в изложении моего мнения на счет сей сцены. И в дальнейшем слово «народ» не сходит с уст почти всех ее персонажей, является едва ли не самым частым в ее словаре (повторяется больше пятидесяти раз)».
В немом, но исключительно красноречивом и многозначительном финале «Бориса Годунова» заключен очень глубокий смысл. Народная трагедия «Борис Годунов» является вместе с тем и трагедией народа. Только благодаря «мнению народному», могучей народной поддержке противникам Бориса удалось его одолеть, но самому народу от этого не стало легче. В безмолвии народа не только судьба Самозванца, в нем затаен грозный гул грядущих крестьянских восстаний под предводительством Ивана Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачева.
Итак, «истинный романтизм» в понимании Пушкина — это «верность» изображения лиц и времени, это развитие характеров и событий в соответствии с историей, другими словами, это осмысленное и правдивое художественное воссоздание соответствующей исторической эпохи.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)