Сказочные ключи к «Доктору Живаго»
Прочтение романа в качестве инверсионного аналога русской волшебной сказки может определять значение в тексте той или иной детали, отсылающей к какому-либо тексту — прототипу. Например, такими скрытыми реализациями сказочной функции («начальная беда или недостача ликвидируется») являются произведения классиков мировой литературы XIX века — двух русских писателей и трех западноевропейских (француза, англичанина и немца), которые вслух читает в Варыкино семья Живаго.
Юрий Андреевич записывает в дневнике: «Без конца перечитываем
Для исследователя эти произведения могут представлять скрытые отражения «Доктора Живаго» и выполнять функции комментариев и «расширяющих» роман Пастернака текстов. Мы покажем, как отразилось в «Докторе Живаго» произведение Ч. Диккенса, название которого на английском — «A Tale of Two Cities» — «отсылает» не только к значению «повесть» или «рассказ», но и к значению «сказка», что Пастернак, несомненно, оценил и учел при ориентации «Доктора Живаго» на волшебную сказку. Это уже отмечалось А. В. Лавровым: «В следовании сказочному архетипу Пастернак по-своему был верен избранным ориентирам: ведь и поэтика романов Диккенса, которая оказывалась для него, столь близка, во многом была родственна поэтике волшебной сказки, сказочное начало входило у английского писателя органическим элементом в жизнеподобные обстоятельства».
Определение метафорики, в которую «одета» концепция истории у Пастернака, как «биологической»16 можно расширить до «природной», которая будет включать в себя все явления природы, а не только мир биологический. Отождествление природы и истории в творчестве Пастернака, в том числе в «Истории», вызвано, в частности, его реакцией на главу вторую первого тома «Заката Европы» — «Проблема мировой истории». Особенно отчетливо следы чтения Шпенглера видны в книге «Второе рождение» (1931), которая потому так и названа, что представляет относительно новый взгляд автора на историю, сформированный не без влияния Шпенглера. О силе и значении этого влияния свидетельствуют созерцательные и поэтому «историографичные» «Волны». Приехав с Зинаидой Николаевной на Кавказ, в Грузию, Пастернак последовал «рецепту» Шпенглера, который считал, что для правильного понимания истории необходима «дистанция от предмета», и предлагал «обозреть весь факт «человек» с чудовищного расстояния; окинуть взором культуры, включая и собственную, как ряд вершин горного кряжа на горизонте».17 В открывающих книгу «Волнах» разлита тема необходимости преодоления «мирового страха», вызываемого «необратимостью» однократного, направленного и неповторяющегося свершения.18 Средство против этого страха — написание книги, изоморфной «Закату Европы», коей и оказывается весь сборник. А завершает его «закатное» стихотворение «Весеннею порою льда», содержащее прямую отсылку к одной из основных идей книги Шпенглера, отраженной в ее заглавии:
Прощальных слез не осуша
И плакав вечер целый,
Уходит с Запада душа,
Ей нечего там делать.
Оно отбрасывает прощальный свет шпенглеровской морфологии истории на всю книгу. Парадоксальное и скандальное заключение немецкого философа о том, что «природу нужно трактовать научно, об истории нужно писать стихи», обусловливает оппозиционный и взрывной заряд «Истории» и «Второго рождения». Пастернак так и делает — пишет стихи, сначала взяв темой историю, затем, взяв темой и материалом для исторических размышлений природу, позволяющую соотносить собственную эпоху и личность с эпохами и личностями предшественников (Пушкиным, Лермонтовым, Толстым).
(1 votes, average: 5,00 out of 5)