Почему мне нравится поэзия Бориса Пастернака

Борис Пастернак был интересным человеком во всех отношениях. Интересен он был и внешне и при разговоре. Речь его была неслыханно содержательна, и потому мысль его нередко кружила запутанными витиеватыми ходами с неожиданными ответвлениями. Тогда казалось, что он безнадежно забыл, с чего начал, увлекшись случайными частностями или попутными находками. Но нет, все ненужные, казалось, -7- объяснения, перескакивания, отступления вдруг обретали свое назначение, и в пространном ветвистом дереве рассуждения обнаруживалась внутренняя стройность,

превращавшая плоскую схему ожидавшейся логики в живой объемный организм, существующий по своим не писанным законам. Этот текучий поток речи нес с собой и крупицы тут же рождавшихся афоризмов.
То, что для кого-то могло стать темой ученого исследования, щедро разбрасывалось на ходу, как искры от раскаленного железа, которое кует кузнец на наковальне. «Нельзя быть в искусстве жар-птицей, а в быту мокрой курицей «. Или: «Лучше быть талантливой буханкой черного хлеба, чем не талантливым переводчиком». Слово-его профессиональное орудие, и даже в случайных репликах оно сверкает и искрится. Но бывает, это дается ему
трудно, он долго мычит, экает, гудит, ища то единственное, что ему нужно. Тогда кажется, что слышно, как со скрипом проворачивается в его голове туго идущий механизм оригинальной мысли, сопротивляющийся беззаконной, бездушной легкости штампа.
Но чаще его старомосковские богатые модуляции насыщены свободными, барскими интонациями. Говорит он громко, непринужденно, он хозяин своей речи, она послушно повинуется ему и всячески ему подражает. Как будто она поставила себе цель походить на своего хозяина, добиться единства с ним, и это ей прекрасно удалось. Они друг с другом слились, стали неотличимо похожи и, по существу, составляют одно целое. А ведь это редко в жизни случается. Мало кто из людей обладает такой цельностью натуры, чтобы между человеком и его речью пропадала дистанция, наполненная толпами многообразных околичностей. В процессе творческой работы меняется не только материал, над которым трудится художник, но в значительной мере и он сам. Как же проявлял себя Пастернак в человеческом общении? На всем его облике и на манере общения сказывались и мировоззренческие начала. Толстовское влияние проявлялось в простоте и непритязательности его одежды и обстановки дома, особенно в аскетически пустой его комнате, солдатской железной койке, накрытой старым линялым одеялом. Налет толстовского опрощения лежал и на скромной, простой и демократичной манере обхождения. Но еще определенней проявлялись в отношении к собеседнику его духовные установки.
Большая любовь — всегда переворот, ломка всего, беспощадное обновление души и жизни. Но в то же время — уж такова диалектика большой любви — она не соглашается ставить себя вне нравственного закона: из уважения к своей чистоте. Купить свое счастье ценою несчастья другого, других для нее невыносимо. В этом трагедия конфликта между вечным правом любви и относительным «земным» правом нравственного миропорядка; особенно если эти «другие» тебе не безразличны, а, напротив, другие, достойны уважения и верности. Жертвами этой само истребительной диалектики были Борис Леонидович Пастернак и Зинаида Николаевна Нейгауз, жена человека, перед талантом которого она преклонялась, игру которого чтила, мать его детей.
Жертвой этой диалектики нравственного конфликта ощущал себя и Генрих Нейгауз, как человек, ставивший многое себе в вину, сознающий себя виноватым перед своей женой и перед другой женщиной, матерью его малолетней дочери. В том-то и беда, что некто из них не ощущал себя безвинным, но призванным великодушно собою жертвовать. Уж такие подобрались люди. Пастернак в «Охранной грамоте» написал об этой женщине: «Я знаю лицо, которое равно разит и режет и в горе, и в радости, и становится тем прекрасней, чем чаще застаешь его в положениях, в которых потухла бы другая красота. Взвивается ли эта женщина.
Вверх, летит ли вниз головой, ее пугающему обаянию ничего не делается, и ей нужно что бы то ни было на земле гораздо меньше, чем сама она нужна земле, потому что это сама женственность, грубым куском небьющейся гордости целиком вынутая из каменоломни творенья. И так как законы внешности всего сильнее определяют женский склад и характер, то жизнь и страсть такой женщины не зависят от освещения, и она не так боится огорчений.»
Ничего лучшего, а главное, более возвышенно-точного нельзя было сказать о Зинаиде Николаевне. Об отношении Пастернака к этой женщине говорят письма, написанные им в 30-е годы: Письмо от 18 июня 1931 года: «Ты настолько оказываешься совершеннее того большого, что я думая о тебе, что мне становится печально и страшно. Я начинаю думать, что счастье, которое кружит и подымает меня, предельно для меня, но для тебя еще не окончательно полно. Что я не охватываю тебя, что как ни смертельно хороша ты в моем обожаньи, в действительности ты еще лучше.
Если правда, что художник творит затем, чтобы люди полюбили его самого, а на это намекает строка, ставящая перед поэтом задачу «привлечь к себе любовь пространства», — то Пастернак не только в литературе, но и в жизни весь был таким творчеством. Жизнь ведь это только миг, Только растворенье Нас самих во всех других Как бы им в даренье. Есть что-то общее между творчеством его отца — замечательного русского живописца Леонида Пастернака и его собственным. Художник Леонид Пастернак запечатлевал мгновение: он рисовал повсюду — в концертах, в гостях, дома, на улице, — делая мгновенные зарисовки. Его рисунки как бы останавливали время. Его знаменитые портреты живы до необычайности. И ведь, в сущности, его старший сын Борис Леонидович Пастернак, делал то же самое в поэзии — он создавал цепочку метафор, как бы останавливая и обозревая явление в его многообразии.
Но многое передалось и от матери: ее полная самоотдача, способность жить только искусством. В самом начале поэтического пути, в 1912 году, Пастернак нашел для выражения своей поэзии очень емкие слова: И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало — серый Завесил лунную межу. Где труд как явленная тайна, Где шепчет яблони прибой, Где сад висит постройкой свайной И держит небо пред собой. ( «Как бронзовой золой жаровень» ).
Чтобы включиться в поэтическую жизнь Москвы, Пастернак вошел в группу поэтов, которую возглавлял Юлиан Анисимов. Группа эта называлась «Лирика». И первыми напечатанными стихами оказались те, что вошли в сборник «Лирика», изданный в 1913 году. Стихи эти не включались автором ни в одну из его книг и не перепечатывались при его жизни.
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось.
И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился.
Был, как осень, темен.
Рассвет, и ветер, удаляясь нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
(Сон)

1 звезда2 звезды3 звезды4 звезды5 звезд (1 votes, average: 5,00 out of 5)


Сейчас вы читаете: Почему мне нравится поэзия Бориса Пастернака