В образе Раскольникова выражается мысль высокомерия и презрения к этому обществу
«Люди так глупы» ведь так рассуждал и герой Достоевского. Раскольников постоянно огорчается и возмущается глупостью большинства, не понимающего своего положения, не ищущего путей к избавлению от своих тягот, «подло» притерпевшегося к существующему несправедливому порядку. Но Раскольников ближе к Варфоломею Зайцеву, чем к Белинскому. Белинский имел в виду насилие над тысячами, сопротивляющимися счастью миллионов. Белинский размышлял о диктатуре революционного меньшинства якобинского типа, Зайцев предлагал диктатуру кучки заговорщиков.
Раскольников утрирует даже Зайцева, он заменяет группу победивших заговорщиков диктатурой Единственного, обладающего властью Наполеона, насилием и кровью, «посохом железным» подгоняющим стадо овец, людскую несчастную массу к предписанному ей счастью. Только в этом единственном, но зато «благодетельном» и грандиозно-всеобъемлющем «случае» Раскольников оправдывает и преступление, и насилие,
Раскольников за свою недолгую жизнь много и напряженно думал, все искал и искал выхода для человечества и все примеривался к своей роли в нем.
В черновых тетрадях Достоевский обозначил искания своего героя словом «странствования». Странствования — это и скитания по Петербургу, и бесконечные размышления в те длинные бродяжнические часы, в течение которых Раскольников скользил невидящими глазами по домам и прохожим и не слышал немолчно раздававшегося вокруг него городского шума. Ненависть и презрение к людям сменяются у него воспоминаниями об истязаемой лошади, об обидах, которые незаслуженно претерпевают бедные, женщины, дети, о письме матери, о девушке, преследуемой франтом. Нелюбовь к человечеству вдруг формулируется им как «неприятности», как огорчения, на которых нельзя заканчивать бег своих неотвязных дум, «и вдруг идея о старухе, не то чтобы совсем нечаянно, ибо надо признаться, что она была давно, но теперь она в первый раз сложилась в форме полной и отчетливой».
В окончательном тексте романа Раскольников снова подчеркивает, что сложившаяся в его душе полная и отчетливая идея возникает в истории человечества в первый раз, что ни прежде, ни в современности никто не «догадался» о том, о чем он «догадался». «У меня только одна мысль выдумалась в первый раз в жизни, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал! Никто!» Никто! Это восклицание, эта особенность самосознания Раскольникова чрезвычайно правдивы психологически и чрезвычайно убедительны художественно.
Но «догадка» Раскольникова не является результатом голой выдумки. Она росла из воздуха эпохи, к ней подбирались разные люди с разных сторон. Еще Байрон сожалел, что Наполеон, великий и несчастный властелин, властелин-обманщик, использовал возложенную на него провиденциальную миссию для порабощения, а ие для освобождения народов («Бронзовый век»). «Если бы гении Наполеона вдохновлен был учением» утопистов,- «возможно, оно преобразовало бы мир»,- говорит Жорж Санд устами одного из своих героев (Эмиля из романа «Грех господина Антуана»).
Жорж Санд была романтиком и идеалисткой, она была проповедницей милосердия, она и не подозревала, к каким взрывчатым и жестоким последствиям может привести осуществление ее парадокса. Ее предполагаемый добрый Наполеон должен был воспользоваться своим гением и своей властью для благих целей, без пролития крови, он должен был прибегать только к ненасильственным средствам. Раскольникова же отделяет от жорж-сандовского мечтателя роковая черта.
В чем заключалась оригинальность идеи Раскольникова, в ее отчетливой полноте, в ее принципиальном качестве, в ее всеобъемлющих размерах? Да в том, что и во всецелом ее террористическом осуществлении и в единичных се уголовных проявлениях она, как это ни парадоксально, пи противоестественно звучит, была продиктована жалостью к людям, любовью к мим, что она родилась из антитезы К ненависти, презрению и отчаянию, как выход из них. Но, отказавшись от наполеоновских злых целей, Раскольников не отказался от наполеоновских злых средств.
На этом заканчивается принципиальная часть центрального в романе разговора по поводу статьи Раскольникова в «Периодической речи». Порфирий переходит уже исключительно к расстановке ловушек, в которые должен попасться Раскольников. Раскольников же, формулируя разрешение пролития крови по совести, перекрывая совестью свое усмотрение, свой произвол, свое решение вопроса о том, жить или не жить тому или иному человеку, проводит, как ему кажется, окончательную грань между собой и историческим Наполеоном, между собой и теоретическим «Единственным» Штирнера.
Провозглашая «вечную войну», Раскольников вовсе не соглашается с Дарвиновым законом борьбы за существование, распространенным на человеческий мир. Наоборот, Дарвинову борьбу за существование среди людей он хочет устранить навсегда. Раскольников хочет мир переустроить, поставить его на новые рельсы.