О литературе XX века — эпохи великих перемен и потрясений

Художественная литература XX в. развивалась под знаком смелых экспериментов и новаций, отвечавших духу эпохи Модерна — эпохи стремительных перемен, масштабных потрясений и многообразных поисков.

В XX в. произошла неслыханная по размаху научно-техническая революция, которая существенно расширила человеческие возможности. Люди научились подниматься в воздух и погружаться на морское дно, видеть и слышать за тысячи километров, проникать мыслью в глубину атома и в даль межзвездных пространств. Все, о чем слагались Мифы, легенды и сказки,

на глазах человека XX в. становилось реальностью.

Завороженный зрелищем реализации достижений научной мысли, итальянский поэт Ф. Т. Маринетти на заре нового столетия призывал воспевать «ночную дрожь арсеналов и судоверфей… прожорливые вокзалы… паровозы с могучей грудью… скользящий полет аэропланов». Ему вторил не менее восхищенный техническими новинками английский поэт У. Х. Оден:

Я любил насос, Он мне казался каждой своей детальюТаким же прекрасным, как ты.

Многим певцам научно-технического прогресса поначалу казалось, будто успехи цивилизации являются знаками процесса рождения нового —

справедливого и благоденствующего — общества, о котором в течение многих столетий мечтало человечество. Но уже тогда, в период радужных надежд и энтузиазма, в художественной литературе раздавались тревожные голоса, предупреждавшие о скрытых опасностях научных открытий, указывавшие на угрозу возникновения в обществе новых духовных болезней и предрекавшие великие исторические катастрофы. Показательной иллюстрацией подобных предчувствий может служить стихотворение «Авиатор» А. А. Блока. Оно начинается с выражения восторга перед красотой и мощью чудесного аппарата:

Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь…Там, еле слышный и незримый, Пропеллер начинает петь, —

А завершается картиной падения машины и гибели пилота. В финальных строчках поэт, размышляя о причинах трагедии, задает авиатору риторический вопрос, который звучит грозным пророчеством по отношению к ближайшим историческим событиям:

Иль отравил твой мозг несчастныйГрядуших войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?

В самом деле, спустя два года после того, как это стихотворение было написано, разразилась Первая мировая война, обусловленная закулисной борьбой наиболее могущественных, а значит, наиболее развитых в научно-техническом отношении держав за сферы влияния, то есть, в конечном счете, — за богатство и власть. Ради этих целей, прикрываемых высокопарными идейными лозунгами, в поля сражений были превращены территории многих стран. Десять миллионов погибших и двадцать один миллион раненых, революции, завершившиеся падением старых и рождением новых государств, — такими были самые общие итоги этой исторической катастрофы.

В горнило войны были брошены гуманистические ценности, в результате чего на момент заключения мира в европейской духовной жизни господствовали настроения разочарования и опустошенности, порожденные ощущением краха западной цивилизации. Емким выражением подобных настроений стала метафора «бесплодной земли», которой гениальный англо-американский поэт Т. С. Элиот обозначил послевоенную Европу в одноименной поэме, созданной им в 1922 г.

На фоне кризиса гуманистической и христианской систем ценностей сформировалась идеология тоталитаризма, которая обслуживала диктаторские режимы, установившиеся в 20-30-е годы в СССР и ряде европейских стран. Она замахнулась на важнейшие духовные заветы упомянутых традиций: веру в Бога, права личности, ценность человеческой жизни, принципы нравственности и человечности. Эта идеология освящала собой массовые репрессии невинных людей, уничтожение политических свобод, захват территорий чужих государств.

Для ее насаждения была выработана особая культура, полностью подчиненная государственно-политическим потребностям тоталитарного режима и жестко регламентировавшая творчество художников всех видов искусств. В рамках такой культуры творческая мысль задыхалась и оттеснялась на обочину конвейерной штамповки идеологически «правильных» и ориентированных на массовое потребление произведений, преимущественно не отличавшихся высоким художественным качеством.

Тяжелейшим испытанием для подлинной культуры стала Вторая мировая война, вспыхнувшая всего спустя четверть столетия после Первой и намного превзошедшая ее по масштабам разрушений и количеству жертв. Показав, до какой степени озверения могут дойти современные варвары, уничтожая в концлагерях и крематориях миллионы беззащитных людей, расстреливая на оккупированных территориях стариков и младенцев, грабя и громя на своем пути храмы, музеи, картинные галереи, эта война поставила под сомнение не только существование человечества, но и веру в силу и ценность культуры. Неслучайно вскоре по окончании войны в европейской культурной мысли приобрел огромную популярность тезис немецкого философа Т. В. Адорно о том, что после открывшейся правды о фашистском лагере массового уничтожения в Освенциме невозможно сочинять стихи.

Через несколько месяцев после победы над гитлеровской Германией, когда не оправившиеся от войны страны все еще лежали в руинах, американские летчики апробировали свежеизобретенную атомную бомбу на жителях японских городов Хиросима и Нагасаки, тем самым продемонстрировав, что нравственные уроки Второй мировой войны так и не получили должного осмысления. Это событие, по сути, отметило собой начало эпохи «холодной войны», продлившейся вплоть до начала 90-х годов XX в.

В условиях катастроф и катаклизмов перед человечеством с особой остротой встала задача сохранения заветов культурного наследия прошлого. Эту задачу взяли на себя искусство и литература XX в. Осмысляя в своих произведениях кровавые трагедии, которые разыгрывались на территории стран, попавших в ловушку тоталитарных режимов, художники давали им оценку с высоты великих достижений культуры минувших столетий. Так, в одном из знаменитых стихотворений русской поэтессы А. А. Ахматовой, пережившей ужасы сталинского террора, воскресала, наполняясь новыми смыслами, тема памятника стихотворцу, введенная в античную литературу Горацием и получившая мощное продолжение в русской литературе благодаря Пушкину.

Рядом с величественными и гордыми монументами знаменитых предшественников А. А. Ахматова возвела свой памятник, изображающий окаменевшую от горя женщину, как и миллионы жен и матерей, стоящую перед тюремными воротами с передачей для родных, павших жертвами сталинских репрессий. Этот памятник символизирует не бессмертие поэзии, но память о плаче всех Ярославн эпохи сталинизма, выразительницей которого и осознавала себя русская поэтесса:

И пусть с неподвижных и бронзовых векКак слезы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли.

С точки зрения гуманистических ценностей, немец Э. М. Ремарк и американец Э. М. Хемингуэй, юность которых была обожжена огнем Первой мировой войны, в опубликованных в конце 20-х годов романах показали, сколь лживыми были лозунги правительств, толкавших свои народы на мировую бойню во имя корыстных целей, и сколь вопиюще противоречили военные будни гуманистическим идеалам, проповедуемым многовековой культурной традицией.

Иное художественное осмысление получила в литературе Вторая мировая война, имевшая своей причиной имперские амбиции гитлеровской Германии. Народы, пострадавшие от немецких захватчиков, воспринимали ее как борьбу против зла, грозившего искоренить человеческое в человеке. Поэтому и в литературе этих народов тема войны приобретала глубокое патриотическое и гуманистическое звучание. Особенно ярко данная тенденция проявилась в литературе СССР, принявшего на себя историческую миссию главного противника нацистской Германии.

Величие победы народов Советского Союза, дорогая цена, которой она была оплачена, суровая правда военной жизни, стремление сохранить человечность в условиях жестокого кровопролития — все это нашло отражение в произведениях лучших представителей советской литературы, к числу которых принадлежали А. Т. Твардовский, К. М. Симонов, Ю. В. Друнина, В. В. Быков и др. Позицию активной защиты гуманизма отстаивали и лучшие немецкие писатели. Среди них были те, кто, подобно Т. Манну находясь в эмиграции, с болью наблюдал, как Гитлер втягивает свой и другие народы в новую катастрофу, и те, кто, подобно Г. Беллю пройдя через службу в гитлеровской армии, испытывал искреннюю потребность в покаянии и искуплении исторической вины своей страны.

Мастеров слова, находившихся по разные стороны фронтовой линии и даже по разные стороны Атлантического океана, объединял пафос осуждения насилия и отстаивания гуманистических основ человеческой жизни, выработанных в лоне культурной традиции.

Этим пафосом была пронизана и художественная литература первых послевоенных десятилетий. Правда, в Советском Союзе, ни после победы над Германией, ни после смерти Сталина так и не освободившемся от оков тоталитаризма, писателям было намного труднее удерживать подлинные, не извращенные официальной идеологией гуманистические позиции. Однако и здесь, особенно в период так называемой «хрущевской оттепели», звучали голоса литераторов, призывавшие покаяться в трагических ошибках прошлого, обратиться к ценностям частной человеческой жизни — любви, семейному уюту, внутренней свободе, личному счастью.

Эти тенденции, развиваемые в творчестве писателей и поэтов последующих поколений, сыграли огромную роль в процессе внутреннего расшатывания основ тоталитарного государства, который в конце XX в. увенчался крахом СССР.

Таким образом, художественная литература минувшего века, отражая новое видение истории, реальности и личности, оберегала преемственную связь современности с культурным наследием прошлого, благодаря которой человечество смогло физически и духовно выжить в тяжелых испытаниях, неоднократно ставивших его на грань гибели. И сегодня для тех, кто занимается литературным творчеством, не утратили своей силы слова, сказанные А. Т. Твардовским в XX ст.: «Нравственные, этические нормы должны быть переняты нами из опыта великих мастеров прошлого… Они жили в иные времена, ставили перед собой иные задачи, обладали иным — по времени — мировоззрением, но степень их самоотверженности и благородного бескорыстия в любимом труде, вдохновенного служения великому искусству до сих пор сохранила для нас значение образца».