Чиновники в России времен Гоголя
Приводя данные о положении России первой половины XIX века, мы отбирали преимущественно те из них, которые перекликаются с комедией «Ревизор». Однако это не значит, что они непосредственно «вошли» в комедию. Реальные исторические факты передают ту социальную и нравственную атмосферу, которая породила гоголевских героев. Претворенные творческим сознанием художника, они получили новое яркое, своеобразное освещение. «Действительность поверялась в душе комика идеалом — и каким идеалом! — писал о Гоголе Ап. Григорьев. — Не мудрено,
Поэтому-то гоголевские произведения верны не действительности, а общему смыслу действительности в противоречии с идеалом: в обыкновенной жизни нет Хлестакова, даже как типа, в обыкновенной жизни и Земляника даже не скажет на вопрос Хлестакова: «Вы, кажется, вчера были меньше ростом?.», «Очень может бытъ-с» х.
В комментарии к «Ревизору» мы обращаемся к свидетельствам современников. Их дневники, воспоминания, письма, а также
Но все они, такие непохожие друг на друга, как И. М. Долгоруков, А. В. Никитенко, В. В. Стасов, П. В. Киреевский, С. Т., К. С. и И. С. Аксаковы, В. К. Кюхельбекер, В. Г. Белинский, А. И. Герцен и многие, многие другие — оставили в своих дневниках, путевых записках, письмах и прочих документах картину жизни своего времени. Знакомство с ними еще более убеждает в гениальности гоголевского обобщения.
Яркую картину нравов самодержавной России первой трети XIX в. дал И. М. Долгоруков в записках «Путешествие в Киев в 1817 году». Долгоруков — губернатор и поэт. При Екатерине II его резиденцией была Пенза, при Александре I — Владимир (1802-1812). Умер он в 1823 году. Несмотря на архаичность взглядов Долгорукова, наблюдения его над жизнью уездных и губернских городов трезвы и правдивы. Общие размышления Долгорукова были невеселы: «.Я не говорю здесь о Москве и Петербурге. я говорю о России. Пора ее искать не на Неве только и на Яузе: пусть и посмотрят во внутрь этого огромного царства, и всякий признается со мной, что мы ни своего доброго завести, ни чужого хорошего перенять порядочно еще не умеем: за все хватаемся и все апплике; сорвем скорлупу, а ядро никуда не годится. Прощаясь с Украиной, я кончу рассказ мой об ней последним замечанием. Она изнурена, терпит разные тягости и чувствует вполне потерю свободы ее веков. Ропот глухой, но почти общий.». Это написано было в годы царствования Александра I, написано для самого себя, без расчета на публикацию.
Крепостное крестьянство не мирилось с произволом и гнетом, и правительство было вынуждено защищать помещиков от крестьянских волнений. Вместе с тем надо было что-либо предпринять и для того, чтобы приглушить растущее недовольство крестьян. В июле 1841 года было подготовлено «Положение об обязанных крестьянах», в основу его была положена мысль об обеспечении крестьян землею при освобождении. Проект «Положения», однако, сопровождался оговоркой о том, что наделение землей должно производиться по добровольному соглашению помещика с крестьянами, без установления каких-либо норм. На «Положение» была наложена резолюция Николая I: «Исполнить». Однако на этом же тексте рукою князя Васильчикова помечено: «Оставить без исполнения по особо данному словесно высочайшему повелению». Такими колебаниями сопровождались даже самые робкие проекты правительства по вопросам о крестьянстве во все царствование Николая 12.
В «Кратком обзоре общественного мнения в 1827 году», в котором Бенкендорф информировал Николая I о настроениях крестьянства сказано: «Они ждут своего освободителя. и дали ему имя Метелкина: «Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их», — говорили крестьяне.
В 1839 году Россию посетил маркиз де Кюстин. Он ехал в самодержавную страну с тем, чтобы укрепиться в своих роялистских взглядах. Но то, что он увидел, настолько поразило его, что де Кюстин неожиданно заговорил о николаевской деспотии «языком парижских радикалов». Он покинул Россию, «проклиная самодержавие, так же как и зараженную атмосферу, которой оно окружено»,- писал о нем Герцен (VI, 196). Кюстин назвал Россию «страной фасадов», где «каждый старается замаскировать перед глазами властелина плохое и выставить напоказ хорошее. Это какой-то перманентный заговор беззастенчивой лести, заговор против истины с единственной целью доставить удовлетворение тому, кто, но их мнению, желает блага для всех и это благо творит.».
Постоянно отмечается в книге Кюстина царящая повсюду офицальная ложь и боязнь правды: «Лгать здесь, — писал он, — значит охранять престол, говорить правду, значит потрясать основы.» «Политический сумрак, — развивает Кюстин далее свою мысль, — более непроницаем, чем полярное небо.».
Кюстин был потрясен лицемерием и фальшью двора, лестью придворных, мертвым молчанием бюрократического Петербурга. Он, однако, не видал глухого, но нарастающего протеста народа, не разглядел скрытых революционных настроений интеллигенции, не услышал смелого голоса русской литературы. Справедливо возражая против господства на русской сцене водевилей, скрывавших драмы жизни, возмущаясь тем, что в светских гостиных «излюбленным чтением являлись романы Поль де Кока» (стр. 70), он не сказал о том, что на русской сцене играли «Горе от ума» Грибоедова и «Ревизора» Гоголя, о том, как едко высмеивал Белинский Сенковского, позволившего себе сравнивать Гоголя с Поль де Коком. О том, что Кюстин в своей книге глубоко верно показал «только правительственную Россию», что русский народ он знал «только по петербургским извозчикам», держался всегда в отдалении от народа и так же мало, как его придворные друзья, знал «умственное движение России», ее литературу и науку, писал Герцен. Но он же иронически высмеивал Н. И. Греча, защищавшего Николая от Кюстина.
Не мог Кюстин знать и того, как глубоко понимали многие русские люди жизнь своего времени, о том, какую суровую правду о ней высказали они в своих дневниках и письмах.
Примерно в то же время, что Кюстин, знакомился с русской провинцией Герцен. Во время ссылки, в 1835-1839 годах, побывав в Казани, Перми, Вятке, Владимире, он в «Былом и думах» вынес русской действительности свой беспощадный приговор: «Какие чудовищные преступления безвестно схоронены в архивах злодейского, безнравственного царствования Николая I! Мы к ним привыкли, они делались обыденно, делались как ни в чем не бывало, никем не замеченные, потерянные за страшной далью, беззвучно заморенные в немых канцелярских омутах или задержанные полицейской цензурой» (VIII, .233).
В этой атмосфере лицемерия Гоголь дерзнул выступить с «Ревизором». «Вы говорите, — писал Гоголь в «Театральном разъезде», — что выставлять порочное не достигает цели: осмеяние не действует на порочных; но не лицемерны
(1 votes, average: 5,00 out of 5)