Своеобразие психологизма Достоевского
Психологический интерес не только соединен с сюжетным, но и подчиняет его себе, несмотря на то исключительное значение, которое Достоевский придавал занимательности, возбуждающей читательский интерес. В начале одиннадцатой главы третьей части «Подростка», когда читатель необычайно заинтригован причиной исчезновения «документа», очень важного для судеб действующих лиц, рассказчик внезапно заявляет: «О, какая адская вышла тут махинация!
Остановлюсь здесь и объясню ее всю вперед, так как иначе читателю было бы невозможно понять»
Характер повествования в романах Достоевского способствует художественному исследованию психологии, а поиски формы повествования имеют прямое отношение к психологической проблематике. Поиски формы Достоевский вел постоянно, в процессе работы над каждым новым произведением задаваясь этой проблемой заново.
Рассказ от автора, всевидящего и всезнающего, последо-нательно осуществлен только в «Преступлении и наказании». С первых же строк романа, когда герой предстает фигурой незнакомой, загадочной, еще даже без имени, читателю дано понять, что повествователь знает о герое псе: «.один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту. Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его находилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру.» и т. д. (6, 5).
Автору известно не только прошлое, настоящее, но и будущее героя, находящееся уже за пределами повествования. В заключение «Эпилога» он пишет: «Но тут уже начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира к другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему но-пого рассказа, но теперешний рассказ наш окончен» (6, 422). В большей части повествования автор предельно приближен к аспекту Раскольникова, многое видит через него, вместе с ним, но сохраняет абсолютную свободу перемещения своей позиции. Он может увидеть и описать героя со стороны: «Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темнорус, ростом выше среднего, тонок и строен. По вскоре он впал как бы в глубокую задумчивость, вернее сказать, как бы в какое-то забытье.» (6, 6). Или: «Почти все время как читал Раскольников, с самого начала письма, лицо его было мокро от слез; но когда он кончил, оно было бледно, искривлено судорогой, и тяжелая, желчная, злая улыбка змеилась по его губам» (6, 35).
Нередко взгляд на Раскольникова «изнутри» и извне соединяются в описании: «Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони против Лужина, несмотря на то, что сам носил столько собственного ужаса и страдания в душе. Но выстрадав столько утром, он точно рад был случаю переменить свои впечатления, становившиеся невыносимыми, не говоря уже о том, насколько личного и сердечного заключалось в его стремлений заступиться за Соню. Кроме того, у него было в виду и страшно тревожило его, особенно минутами, предстоящее свидание с Соней (.) И потому, когда он воскликнул, выходя от Катерины Ивановны: «Ну, что вы скажете теперь, Софья Семеновна?», то, очевидно, находился еще в каком-то внешне возбуж-денном состоянии бодрости, вызова и недавней победы над Лужиным» (6, 312).
Держась преимущественно аспекта Раскольникова, авторский взгляд, как мы уже говорили, свободно перемещается. В трех диалогах с Соней «изнутри» раскрывается душевное состояние обоих, героев. «Изнутри» показаны Разумихин, Лужин, Свидригайлов и др. в те моменты, о которых и не знает Раскольников. Однако следователь Порфирий Петрович дан исключительно в аспекте Раскольникова. Вообще на протяжении всего романа внутренний мир Порфирия абсолютно «закрыт» для авторской. интроспекции, если не считать одной-единственной фразы (перед появлением Мйколки): «Но тут случилось странное происшествие, нечто до того неожиданное, при обыкновенном ходе вещей, что уже, конечно, ни Раскольников, ни Порфирий Петрович на такую развязку и не могли рассчитывать» (6, 270). Способ изображения внутреннего мира Порфирия только через его собственные признания и догадки окружающих, которого здесь намеренно держится повествователь, не колеблет представления о характерном для «Преступления и наказания» авторском всеведении. Во всем тексте романа мы могли бы указать лишь одно место, в котором авторское знание неожиданно оказывается неполным. По окончании длинной речи Раскольникова на поминках Мармеладова, в которой он обличал Лужина, повествователь говорит: «Так или почти так окончил Раскольников свою речь.» (6, 309). Оговорка «почти так», естественная в устах рассказчика, присутствовавшего при событии, но не точно все запомнившего, или в условно-литературной манере, выбивается из общего стиля повествования в этом романе Достоевского.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)