«Космическое сознание» в поэзии Тютчева
Во второй половине XIX века в русскую словесность начало входить повое философское понятие — так называемое «космическое сознание». К пока еще небольшому числу избранных — высокоинтеллектуальных людей, якобы обладавших таким сознанием, — причислили и поэтов, среди которых чуть ли не главное место отвели Федору Ивановичу Тютчеву. И сделали это раньше других сами поэты. Начало положил здесь Афанасий Афанасьевич Фет, так описав свое впечатление от первого издания стихотворений Ф. И. Тютчева:
«Два года тому назад, в тихую осеннюю
Не вдаваясь в философские изыскания мыслителей-идеалистов прошлого в той части, которая касается именно поэзии, можно сказать, что действительно в стихотворениях Тютчева в своеобразной поэтической форме нашла свое отражение глубокая философская мысль его эпохи, мысль о состоянии природы и Вселенной, о связи человеческой, земной жизни с жизнью в космосе. Философская направленность, содержание тютчевской поэзии во многом опережали, по меткому выражению Аксакова, «умственное развитие» и «привычку мыслить» у читателя, современника поэта. Отсюда и частичное непонимание этой поэзии, и, в какой-то мере, даже ее отрицание, и мнение о Тютчеве как о поэте для немногих.
Да что говорить о читателях, когда даже самые близкие Федору Ивановичу люди часто теряли всякую духовную нить его понимания. «Он мне представляется одним из тех изначальных духов, таких тонких, умных и пламенных, которые не имеют ничего общего с материей, но у которых пет, однако, и души, — записывает однажды свои впечатления о нем старшая дочь поэта, Анна Федоровна. — Он совершенно вне всяких законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное.,.»
Не надо думать, что космическое видение появилось лишь в творчестве обремененного годами поэта. Можно напомнить, что и в юности он поражал современников своими поэтическими представлениями об окружающем мире:
— Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
— И в оный час явлений и чудес
— Живая колесница мирозданья
— Открыто катится в святилище небес.
— Тогда густеет ночь, как хаос па водах,
— Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
— Лишь Музы девственную душу
— В пророческих тревожат боги снах!
Только полтора века спустя, уже в наши дни с их космической устремленностью, великий русский поэт находит наконец своего подлинного читателя. Понятны и большие тиражи его поэтических книг, и тютчевский томик стихотворений на борту советского космического корабля, и даже та картина Вселенной, нарисованная поэтом задолго до первого полета человека в космос:
— Как океан объемлет шар земной,
— Земная жизнь кругом объята снами;
— Настанет ночь и звучными волнами
— Стихия бьет о берег свой.
— То глас ее: он нудит пас и просит.
— Уж в пристани волшебный ожил челн;
— Прилив растет и быстро нас уносит
— В неизмеримость темных волн.
— Небесный свод, горящий славой звездной
— Таинственно глядит из глубины,
— И мы плывем, пылающею бездной
— Со всех сторон окружены.
А вот последние, семидесятые годы жизни Тютчева в его поэзии все-таки больше связаны с философскими раздумьями о прожитой жизни, ожиданием ее закономерного конца. К этому его вынуждают и многие утраты. Одного за другим смерть уносит престарелую мать, в полном расцвете сил старшего сына и младшую, самую любимую дочь. Наконец, он хоронит всю жизнь покровительствовавшего ему старшего брата Николая. Тютчев устал от смертей.
— Дни сочтены, утрат не перечесть,
— Живая жизнь давно уж позади,
— Передового нет, и я, как есть,
— На роковой стою очереди.
Смерть для поэта уже не представляется столь далекой и страшной. Он философски оправдывает ее неумолимые действия, силу, не ужасается скорому приходу ее. Другое для него гораздо тяжелее:
— Как ни тяжел последний час
— Та непонятная для нас
— Истома смертного страданья,
— Но для души еще страшней
— Следить, как вымирают в ней
— Все лучшие воспоминанья.
«У меня нет ни малейшей веры в мое возрождение, Всю нашу жизнь мы проводим а ожидании этого события, которое, когда настает, неминуемо преисполняет нас изумлением. Мы подобны гладиаторам, которых в течение целых месяцев берегли для арены, но которые, я уверен, непременно бывали застигнуты врасплох в тот день, когда им предписывалось явиться».