Художественный мир Цветаевой
Марина Цветаева принадлежит к тем художникам, чей вклад в мировую литературу еще предстоит оценить во всей полноте не только читателям, но и исследователям. Мощь творчества Марины Цветаевой, масштабность ее гениального дарования только начинает осознаваться по-настоящему. В наше время открылись широчайшие возможности для знакомства с ее творческим наследием. В свет выходят все новые издания ее стихотворений и поэм, появляются публикации ее писем, дневниковых записей, воспоминаний о ней. В этой связи особо остро ставится проблема восприятия
Взяв от своих предшественников ответственное отношение к слову, поэт и от читателя ждет понимания высокой миссии слова. Цветаева убеждена, что не прихотью «изменчивой моды», не тщеславным желанием цитировать то, что «на устах у всех», должен определяться интерес к поэзии. «Чтение — прежде всего сотворчество», — так она определяет готовность к познанию, к трудной душевной работе. Марина Цветаева необычайно многогранна — самобытный поэт и неожиданный прозаик, оригинальный драматург и тонкий мемуарист, исследователь литературы и глубокий мыслитель.
Истоки
Цветаева вступала в литературу на рубеже XIX-XX веков — в драматическую переломную эпоху. Поэтов этого поколения единило ощущение трагизма того мира, в котором «уюта — нет. Покоя — нет». И Марина Цветаева, как и героиня ее лирики, выходила навстречу всем стихиям настоящего и грядущего. В судьбах многих поэтов той эпохи отразилась трагедия расколотой истории России.
Жизнь Марины Цветаевой будто вобрала в себя все варианты этих судеб. «Эхо мира» отобразилось на всей ее судьбе. В одном из своих стихотворений она символически обращается к грядущему: …Не прогневайся на просторечье Речей, — не советовала б пренебречь: То летописи огнестрельная речь. Цветаева стала терпеливым летописцем своей эпохи.
Она изначально проявила себя как уникальный поэт со своим, особым голосом. С детских лет Цветаева окунулась в мир античности, средневековья и русского эпоса. Нравственно-эстетическими ориентирами для нее были имена Гомера, Овидия Назона, Гете, Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Многое Цветаева почерпнула у Некрасова, Фета, А. К. Толстого и старшего поколения серебряного века — К. Бальмонта, В. Брюсова, И. Анненского.
Первые поэтические шаги Цветаевой были сразу же замечены и оценены. Ее лирическая героиня — человек с необычайно утонченным видением и чувствованием красоты. Притягательны для нее и окружающий реальный мир, и отстраненный мир грез. Ей знакома как волнующая радость настоящего, так привлекательна и туманная «область преданий», будь то Предания истории или мечтания о том, что не сбылось. «Я жажду сразу — всех дорог!» — восклицает лирический герой Цветаевой, стремящийся «все понять и за всех пережить!».
Цветаевская героиня дорожит каждым прожитым впечатлением. Для поэта становится необычайно важным «остановить мгновенье», запечатлеть его. Она призывает: «Записывайте точнее!
Нет ничего не важного!». Затем она говорит: «Мои стихи — дневник, моя поэзия — поэзия собственных имен». Цветаева не разделяет «внешнее» от «внутреннего», видя во «внешнем» выражение и проявление внутренней сути. Позже, в 1930-е годы, вспоминая времена детства и юности, она напишет: «…Я хочу воскресить весь тот мир — чтобы все они не даром жили — и чтобы я не даром жила!» В этом Цветаева видит свой долг художника, продиктованный любовью.
Любовь для Цветаевой всеобъемлюща. Она открывает поэзию мира. Это «пожар в груди», та самая «единственная новость, которая всегда нова».
Она раскрепощает, «расколдовывает». «Откуда такая нежность?» — восклицает героиня стихотворения 1916 года. Ключевым мотивом в любовной лирике Цветаевой становится мотив мотив «невстречи», «разминовения» родственных душ. «Не суждено, чтобы сильный с сильным / Соединились бы в мире сем…» ). Это воспринимается поэтом как глобальная несправедливость, угрожающая миру неисчислимыми бедствиями. Трагического звучания достигает эта тема и в драмах «Ариадна» и «Федра» . Лишь поэзия противостоит неумолимому закону «разминовений» и расставаний. Наперекор земным расставаниям вдохновенное слово сохранит память о дорогом человеке: …Но — вдохновенный — Всем пророкочет голос мой крылатый — О том, что жили на земле когда-то Вы — столь забывчивый, сколь незабвенный! Убежденность в святости поэтического слова помогала Марине Цветаевой выстоять в жизненных испытаниях: Мое убежище от диких орд, Мой щит и панцирь, мой последний форт От злобы добрых и от злобы злых — Ты — в самых ребрах мне засевший стих!
Для Цветаевой творчество — акт твоериня, противостоящий «бегу времени» и небытию. В стихотворении «Литературным прокурорам» присутствуют такие строки: Все таить, чтобы люди забыли Как растаявший снег и свечу? Быть в грядущем лишь горсточкой пыли Под могильным крестом? Не хочу! …
Для того я Все родное на суд отдаю, Чтобы молодость вечно хранила Беспокойную юность мою. Поэтический труд для Цветаевой становится служением, исполненным наивысшего смысла, озаренного неземным, божественным огнем: «Легкий огонь, над кудрями пляшущий, — / Дуновение — вдохновения!» Непрерывная душевная работа, творческое горение — признак истинности дарования художника. Цветаева удивительно точно находит образ-символ своего огня вдохновения: Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою! Высоко горю — и горю дотла! И да будет вам ночь — светла! Художник противостоит косному миру духовного мещанства и прагматизма: «Он тот, кто смешивает карты,/ Обманывает вес и счет…». Его стезя «не предугадана календарем».
Само творчество — это максимально сосредоточенная внутренняя работа. Цветаева так пишет об этом: Тише, хвала! Дверью не хлопать, Слава!
Стола Угол — и локоть. Сутолочь, стоп! Сердце, уймись! Локоть — и лоб.
Локоть — и мысль. Тот же мотив звучит и в цикле «Стол», ставшем своеобразной одой обычному письменному столу, который становится символом хранительной и созидательной силы творчества. Эта сила не позволяет душе поэта «ожесточиться, очерстветь». И она же дает ему возможность внутреннего совершенствования. Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что, ствол Отдав мне, чтоб стать — столом, Остался — живым стволом! Цветаевский поэт — воин и защитник, стоящий на страже подлинных ценностей. Он расплачивается за познание истины своим сердцем и жизнью. Поэт способен проникать в будущее с такой же свободой и легкостью, как в настоящее и прошлое.
Пророческий дар, которым отмечена подлинная поэзия, в высшей степени присущ и самой Цветаевой. Об этом говорят строчки одного из стихотворений, написанные в 1918 году: Знаю все, что было, все, что будет, Знаю всю глухонемую тайну, Что на темном, на косноязычном Языке людском зовется — Жизнь. Цветаева действительно могла провидеть — как в своей собственной судьбе, так и в судьбе близких и любимых людей.
Одно из ее сбывшихся пророчеств — в стихотворении «Я с вызовом ношу его кольцо…» , посвященном мужу С. Я. Эфрону. В нем чувствуется гордость за другого человека, восхищение благородством его души и, в то же время, предчувствие его страшной судьбы. Вскоре адресату на самом деле придется взойти «на плаху» и расплатиться жизнью за собственные идеалы и заблуждения, обретения и потери. Ряд стихотворений Марины Цветаевой посвящены ее дочери Ариадне . Вот пример небольшого стихотворения, напоминающего выразительную дневниковую запись, пронизанную ощущением покоя и умиротворенности: Девочка! — Царица бала!
Или схимница — Бог весть! — Сколько времени? — Светало. Кто-то мне ответил: — Шесть. Чтобы тихая в печали, Чтобы нежная росла, — Девочку мою встречали Ранние колокола. С детских лет Аля стала преданным товарищем матери, поддерживая ее в самые трудные минуты. «Мой тайный советник — дочь», — называет ее Цветаева в очерке «История одного посвящения» . В цикле «Але» ярко выражен мотив глубокого духовного родства матери и дочери — родства не только по крови, но и по внутренней сути.
Поэт обращается к шестилетней дочери как к своему ровеснику, в котором она с горькой радостью видит сходство с собой: «Не знаю, — где ты и где я. / Те ж песни и те же заботы. / Такие с тобою друзья! / Такие с тобою сироты!» «Две странницы», лишенные защиты и дома, тем не менее не чувствуют себя обделенными: И так хорошо нам вдвоем — Бездомным, бессонным и сирым… Две птицы: чуть встали — поем, Две странницы: кормимся миром. Чувство душевного родства всегда было для Цветаевой одним из самых важных, самых радостных. Однако ее жаждущая душевного тепла «душа, не знающая меры», с болью переживала любое столкновение с обыденностью и малодушием, свойственных объективному миру.
Ее сердце принуждали страдать непонимание, невнимание, нечуткость. С годами чувство одиночества, отчужденности лишь усиливалось. Тем дороже для Цветаевой было всякое проявление внимания и доброты. Ее героине довольно и малости — будь то «нежное имя», или «письма, чтоб ночью целовать». Она умеет быть благодарной за то светлое, что дарует ей жизнь, за каждую частичку тепла и сострадания.
И это — единственное достояние ее страждущей души: И это все, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это все, что я возьму с собой В край целований молчаливых. Будучи не в силах вырваться из «людского циркового круга», в последние дни жизни Цветаева отчаянно металась по нему. Но не смогла и ушла.
Навсегда. Свою будущую судьбу она провидела еще в эмиграции: «Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Этот мучительный разрыв между «здесь» и «там» ей не удалось преодолеть. Об этом Цветаева пророчески сказала еще в 1911 году: «Я слишком ясно поняла: / Ни здесь, ни там… Ни здесь, ни там…» Когда-то другой гений русской поэзии Сергей Есенин сказал: «…Большое видится на расстояньи».
Сумеем ли мы, живущие уже в эпоху техногенного коллапса, понять цветаевский гений и услышать голос поэта? Марина Цветаева верила, что ее диалог с читателем не прервется и «в нужный срок», который однажды настанет, ее слово отзовется в людских сердцах.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)