«Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб…»

Вишневый сад продан, его уже нет, это правда… Про меня забыли… А. П. Чехов

Говоря о сквозных темах в литературе, хотелось бы выделить тему Угасания помещичьих гнезд как одну из интересных и глубоких. Рассматривая ее, ученики 10-11-х классов обращаются к произведениям XIX-XX веков.

В течение многих столетий русское дворянство было оплотом государственной власти, главенствующим классом в России, «цветом нации», что, разумеется, нашло отражение в литературе. Конечно, персонажами литературных произведений становились не только честные

и благородные Стародум и Правдин, открытый, нравственно чистый Чацкий, не удовлетворенные праздным существованием в свете Онегин и Печорин, прошедшие через многие испытания в поисках смысла жизни Андрей Болконский и Пьер Безухов, но и грубые и невежественные Простаковы и Скотинин, радеющий исключительно «родному человечку» Фамусов, прожектер Манилов и бесшабашный «исторический человек» Ноздрев .

Читая художественные произведения ХVIII — первой половины XIX века, мы видим героев-хозяев — будь то госпожа Простакова, привыкшая к слепому повиновению окружающих ее воле, или супруга Дмитрия Ларина, единолично,

«мужа не спросясь», управлявшая имением, или «чертов кулак» Собакевич, крепкий хозяин, знавший не только имена своих крепостных, но и особенности их характеров, их умения и ремесла и с законной гордостью отца-помещика расхваливавший «мертвые души».

Однако к середине XIX века картина российской жизни изменилась: в обществе назрели реформы, и писатели не замедлили отразить эти перемены в своих произведениях. И вот перед читателем уже не уверенные в себе владетели крепостных душ, совсем еще недавно с гордостью произносившие: «Закон — мое желание, кулак — моя полиция», а растерянный владелец имения Марьино Николай Петрович Кирсанов, умный, добросердечный человек, оказавшийся накануне отмены крепостного права в тяжелом положении, когда крестьяне почти перестают подчиняться своему господину, а ему остается лишь с горечью восклицать: «Сил моих больше нет!» Правда, в конце романа мы узнаем, что Аркадий Кирсанов, оставивший в прошлом поклонение идеям нигилизма, «сделался рьяным хозяином» и созданная им «»ферма» уже приносит довольно значительный доход», а Николай Петрович «попал в мировые посредники и трудится изо всех сил». Как говорит Тургенев, «дела их начинают поправляться» — но надолго ли?

Пройдет еще три-четыре десятка лет — и на смену Кирсановым придут Раневские и Гаевы , Арсеньевы и Хрущевы . И вот об этих героях, об укладе их жизни, характерах, привычках, поступках можно говорить более подробно.

Прежде всего следует отобрать художественные произведения для разговора: это могут быть рассказ «Цветы запоздалые», пьесы «Вишневый сад», «Три сестры», «Дядя Ваня» А. П. Чехова, Роман «Жизнь Арсеньева», повести «Суходол», «Антоновские яблоки», рассказы «Натали», «Подснежник», «Руся» И. А. Бунина. Из названных произведений можно выбрать для детального анализа два-три, к другим же обращаться фрагментарно.

«Вишневый сад» учащиеся анализируют на уроках, пьесе посвящено множество литературоведческих исследований. И все же каждый — при внимательном прочтении текста — может открыть для себя в этой комедии что-то свое, новое. Так, говоря об угасании жизни дворянства в конце XIX века, учащиеся замечают, что герои «Вишневого сада» Раневская и Гаев, несмотря на продажу имения, где прошли лучшие годы их жизни, несмотря на боль и скорбь по прошлому, живы и в финале даже относительно благополучны. Любовь Андреевна, забрав пятнадцать тысяч, что прислала ярославская бабушка, уезжает за границу, хотя понимает, что денег этих — при ее расточительности — хватит ненадолго. Гаев тоже не последний кусок хлеба доедает: место в банке ему обеспечено; другое дело — справится ли он, барин, аристократ, снисходительно говорящий преданному лакею: «Ты уходи, Фирс.

Я уж, так и быть, сам разденусь», — с должностью «банковского служаки». Да и вечно хлопочущий о том, где бы занять денег, обедневший Симеонов-Пищик в конце пьесы воспрянет духом: к нему в имение «приехали… англичане и нашли в земле какую-то белую глину» и он «сдал им участок с глиной на двадцать четыре года». Теперь этот суетливый, простодушный человек даже раздает часть долгов и надеется на лучшее.

А вот для преданного Фирса, который после отмены крепостного права «не согласился на волю, остался при господах» и который помнит благословенные времена, когда вишню из сада «сушили, мочили, мариновали, варенье варили», жизнь кончена: он не сегодня-завтра умрет — от старости, от безысходности, от ненужности никому. Горько звучат его слова: «Про меня забыли…» Бросили господа, как старика Фирса, и старый вишневый сад, оставили то, что, по признанию Раневской, было ее «жизнью», «молодостью», «счастьем». Уже «хватил топором по вишневому саду» бывший крепостной, а ныне новый хозяин жизни Ермолай Лопахин. Раневская плачет, но ничего не делает, чтобы спасти сад, имение, а Аня, юная представительница некогда богатой и знатной дворянской фамилии, покидает родные места даже с радостью: «Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде?» Но ведь «не отрекаются любя»! Значит, не так уж сильно и любила.

Горько, что так легко оставляют то, что некогда было смыслом жизни: после продажи вишневого сада «все успокоились, повеселели даже… в самом деле, теперь все хорошо». И только авторская ремарка в финале пьесы: «Среди тишины раздается глухой стук по дереву, Звучащий одиноко и Грустно » — говорит, что Грустно становится самому Чехову, словно предостерегающему своих героев от забвения прежней жизни.

Что же произошло с персонажами чеховской драмы? Анализируя их жизнь, характеры, поведение, учащиеся приходят к выводу: это Вырождение, Не нравственное , не физическое , а скорее — Психологическое, состоящее в абсолютном неумении и нежелании преодолевать трудности, посланные судьбой. Искреннее стремление Лопахина помочь «недотепам» разбивается о полнейшую апатию Раневской и Гаева. «Таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал», — с горьким недоумением констатирует он. А в ответ слышит беспомощное: «Дачи и дачники — это так пошло, простите».

Что же касается Ани, то здесь, вероятно, уместнее говорить о Перерождении, о добровольном отказе от прежних жизненных ценностей. Хорошо это или плохо? Чехов, тонко чувствующий, интеллигентный человек, не дает ответа.

Время покажет…

Жаль и других чеховских героев, умных, порядочных, добрых, но совершенно неспособных к активной творческой деятельности, к выживанию в тяжелых условиях. Ведь когда Иван Петрович Войницкий, дворянин, сын тайного советника, многие годы проведший, «как крот… в четырех стенах» и скрупулезно собирающий доходы с имения своей покойной сестры, чтобы отсылать деньги ее бывшему мужу — профессору Серебрякову, в отчаянии восклицает: «Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский…», — то ему не очень веришь.

Что же мешало Войницкому жить полноценной жизнью? Вероятно, боязнь окунуться в водоворот событий, неспособность к борьбе с трудностями, неадекватная оценка действительности. Ведь он, по сути, сам сотворил себе кумира из профессора Серебрякова , а теперь упрекает зятя в том, что тот загубил его жизнь. Соня же, дочь профессора, которой после смерти матери Формально Принадлежит имение, не может отстоять своих прав на него и только умоляет отца: «Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны!» Так что же не дает возможности быть счастливыми?

Думается, все та же Душевная апатия, мягкотелость, которые помешали Раневской и Гаеву спасти вишневый сад.

А сестры Прозоровы, генеральские дочери, на протяжении всей пьесы , как заклинание, повторяющие: «В Москву! В Москву! В Москву!», своего желания покинуть унылый уездный город так и не осуществляют.

Ирина собирается уезжать, но в финале пьесы она еще здесь, в этой «обывательской, презренной жизни». Уедет ли? Чехов ставит многоточие…

Если чеховские герои-дворяне пассивны, однако при этом добры, интеллигентны, благожелательны, то герои И. А. Бунина подвержены Вырождению и нравственному, и физическому. Учащиеся, конечно, вспомнят персонажей пронзительно-трагичной повести «Суходол»: сумасшедшего деда Петра Кириллыча, который «был убит… незаконным сыном своим Герваськой, другом отца» молодых Хрущевых; сошедшую с ума «от несчастной любви», жалкую, истеричную тетю Тоню, «жившую в одной из старых дворовых изб возле оскудневшей суходольской усадьбы»; сына Петра Кириллыча — Петра Петровича, в которого беззаветно влюбилась дворовая Наталья и который сослал ее за это «в ссылку, на хутор С О Шки»; и саму Наталью, молочную сестру другого сына Петра Кириллыча — Аркадия Петровича, у которой «столбовые господа Хрущевы» отца «загнали в солдаты», а «мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат». Поразительно, что при этом бывшая крепостная не держит обиды на хозяев, более того — считает, что «проще, добрей суходольских господ во всей вселенной не было».

В качестве примера изуродованного крепостным правом сознания учащиеся приведут эпизод, когда полусумасшедшая барышня, к которой Наталья приставлена «состоять», «жестоко и с наслаждением изорвала ее волосы» только за то, что служанка «неумело дернула» с ноги госпожи чулок. Наталья смолчала, никак не воспротивилась приступу необоснованной ярости и только, улыбнувшись сквозь слезы, определила для себя: «Трудно мне будет». Как не вспомнить забытого всеми в суматохе отъезда Фирса , как ребенка, радующегося, что его «барыня… приехала» из-за границы, и на пороге смерти сокрушающегося не о себе, а о том, что «Леонид Андреич… шубы не надел, в пальто поехал», а он, старик-лакей, и «не поглядел»!

Работая с текстом повести, учащиеся отметят, что рассказчик, в котором, несомненно, есть черты самого Бунина, потомка некогда знатного и богатого, а к концу XIX века совершенно обедневшего дворянского рода, вспоминает о прежнем Суходоле с грустью, потому что для него и для всех Хрущевых «Суходол был поэтическим памятником былого». Однако молодой Хрущев объективен: он рассказывает и о жестокости, с которой помещики обрушивали свой гнев не только на прислугу, но и друг на друга. Так, по воспоминаниям той же Натальи, в имении «за стол садились… с арапниками» и «дня не проходило без войны!

Горячие все были — чистый порох».

Да, с одной стороны, говорит рассказчик, «было очарование… в суходольской разоренной усадьбе»: пахло жасмином, бурно разрослись в саду бузина и бересклет, «ветер, пробегая по саду, доносил… шелковистый шелест берез с атласно-белыми, испещренными чернью стволами… зелено-золотая иволга вскрикивала резко и радостно» , а с другой — «невзрачный» полуразрушенный Дом вместо сгоревшего «дедовского дубового», несколько старых берез и тополей, оставшихся от сада, «заросшие полынью и подсвекольником» сарай и ледник. Во всем разруха, запустение. Печальное впечатление, а ведь когда-то, по преданию, замечает молодой Хрущев, его прадед, «человек богатый, только под старость переселился из-под Курска в Суходол», не любил суходольской глуши.

И вот теперь его потомки обречены прозябать здесь почти в нищете, хотя раньше «денег, по словам Натальи, не знали куда девать». «Толстая, маленькая, с седенькой бородкой» вдова Петра Петровича Клавдия Марковна проводит время за вязанием «нитяных носков», а «тетя Тоня» в рваном халате, надетом прямо на голое тело, с высоким шлыком на голове, сооруженном «из какой-то грязной тряпки», похожа на Бабу-Ягу и являет собой поистине жалкое зрелище.

Даже отец рассказчика, «беззаботный человек», для которого, «казалось, не существовало никаких привязанностей», тяжело переживает утрату былого богатства и могущества своего семейства, жалуясь до самой кончины: «Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!» Конечно, «безмерно велика власть… древней семейственности», тяжело говорить о кончине близких, но и рассказчик, и автор уверены: череда нелепых смертей в поместье предопределена. И конец «дедушки» от руки Гервасия , и загадочная, непонятная гибель хмельного Петра Петровича, возвращавшегося от любовницы из Лунева . Закончился род Хрущевых, некогда поминаемый в хрониках и давший Отечеству «и стольников, и воевод, и мужей именитых».

Не осталось ничего: «ни портретов, ни писем, ни даже простых принадлежностей… обихода».

Горек и финал старого суходольского дома: он обречен на медленное умирание, а остатки некогда роскошного сада вырублены последним хозяином усадьбы, сыном Петра Петровича, покинувшим Суходол и поступившим кондуктором на железную дорогу. Как похоже на гибель вишневого сада, с той только разницей, что в Суходоле все проще и страшнее. Навсегда исчез из помещичьих усадеб «запах антоновских яблок», ушла жизнь. С горечью пишет Бунин: «И порою думаешь: да полно, жили ли и на свете-то они?»