В Четыреста сорок восьмой комнате
Самый первый четверг
Искал я когда-то давно работу, связанную с литературой.
Такое было у меня в то время странное настроение. И все мои друзья и приятели знали об этих поисках. Одни сочувствовали, другие обещали, а один нашел.
Это был мой школьный друг, тогда уже довольно известный литературовед.
Он позвонил и спросил:
— Слушай, как ты к детям относишься?
Я спросил:
— В каком смысле?
Он спросил:
— Ты их любишь?
Я спросил:
— Кружок какой-нибудь?
Он спросил:
— Литературное объединение юных
Я спросил:
— Думаешь, возьмут?
Он спросил:
— Ты что же, треплом меня считаешь?
И сказал, когда явиться, куда и к кому обратиться.
Я явился, обратился, договорился. И вот в один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста сорок восьмую комнату популярного всем питерцам здания на Фонтанке, называемого «Домом прессы».
Они уже ждали, смотрели на меня, молчали.
Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло.
— А сейчас сочиняете? —
— Сейчас? Да, сочиняю.
— А книги есть?
— А книг почему-то нет.
Молчание сгущалось.
— А давайте во что-нибудь сыграем, — предложил я. — В какую-нибудь литературную игру.
— А стихи мы будем сегодня читать? — сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех.
— Ах, ну да, конечно, — засуетился я. — Как же я про главное забыл?
Начали читать стихи. В основном про зиму.
Запомнилось:
И ложатся ровно, как на полотно, Розы, пальмы, липы на мое окно.
И еще:
Снег кружит, Метель визжит. Небо затуманено, В звездах платье Анино.
И еще — у девочки, которую звали Сюзанна:
— Здравствуй, Зима. — Здравствуй. — Где же твой снег? — Дома. — Где же мороз? — Дома. — Иней твой где? — Дома…
Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный.
За Сюзанной мальчик читал, Андрей:
А проснулись Дети утром — Полон снегу тихий сад. Снегири на голых ветках, Словно яблоки, висят.
И наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень:
Готово снегом разразиться небо, И холод наступает вдруг, И ворон серый, замерзая, Обходит дерево вокруг.
Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался.
— Ворон — черный, — сказал я Жене. — Это ворона серая.
— А как тогда самца вороны называть? — ехидно спросила Сюзанна.
— А так, наверное, и называть — самец вороны.
— Ага! — подхватила Сюзанна. — Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг.
Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад.
— А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмет лист бумаги…
— А обсуждение когда? — спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи.
— Обсуждение? В каком смысле? — растерялся я.
— Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить. Мне, например, не понравилась у Ляли рифма «плетня — одна».
А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят. А он пишет — «висят».
А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят. Так что метафора получается неточная.
Я оторопел:
— И вы что же — всегда вот так? Обсуждаете?
— Всегда, — сказали все.
— Но это ведь скучно, наверное?
— Зато полезно.
— А как же еще учиться? — спросила Сюзанна.
— И вы считаете, что так можно научиться писать стихи?
— Конечно, — сказала суровая. Вспомнил, ее звали Наташей. — Нас, например, учили, — продолжала Наташа. — И вы должны учить.
И тут я разозлился.
— Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. «Рифма плохая!» «Метафора неточная!» Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню.
И она мне понравилась.
Опять замолчали.
— Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, — продолжал я уже спокойнее. — У них и учиться.
— А как же рисованию учат?! — выкрикнула Сюзанна. — По пять часов горшок какой-нибудь рисуют!
— А музыка? — подхватила Ляля. — Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви.
— Вот и чудесно! — обрадовался я. — Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют.
Вот и мы будем играть.
— И здесь будут гаммы? Ну это вообще!..
— Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры.
Сейчас я вам все объясню. Возьмите по листу бумаги…
Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли.
— Записывайте. — И я начал диктовать: — «Жил на свете рыцарь бедный». Записали? Дальше: «Кто ответит на вопрос». Теперь двустишие: «Сгорел закат, спустилась ночь // И все разбойники уснули». И наконец, две пары рифм: «атлет-приманка, скелет-шарманка».
Записали? Строчки про «рыцаря» и про «вопрос» вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и по возможности забавное. Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия.
Набор рифм с «атлетом» и «шарманкой» тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное буриме. Слышали, наверное?
Оказалось — слышали.
— Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен.
Так сказать, анонимно…
Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе — некоторые строчки оказались просто превосходными.
Итак, «жил на свете рыцарь бедный»…
Во-первых, выяснилось, что «был он худенький и бледный», во-вторых, — «был он тихий и безвредный», в-третьих, — «позабывший клич победный», а в-четвертых, несчастный оказался еще и на руку нечист — «спер он руль велосипедный».
Дальше читаем: «Кто ответит на вопрос».
Вопросы оказались самые разнообразные: от философского — «для чего он жил и рос», озабоченно-житейского — «сколько стоит купорос» — до загадочных — «где гнездится альбатрос» и «почему моряк — матрос» . А завершился этот список вопросом вполне невинным — «для чего сопливым нос».
Двустишие «Сгорел закат, спустилась ночь // И все разбойники уснули» получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант:
Один не спит, ему невмочь: Клопы несчастного куснули.
Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно трудным. Но кое-что у них все-таки получилось:
На берегу пруда сидит атлет. Но бесполезна на крючке приманка: Здесь вместо рыб на дне лежит скелет И ржавая разбитая шарманка.
Еще вариант:
Был я сильный, как атлет, Аппетитный, как приманка, Стал я тощий, как скелет, И печальный, как шарманка.
И наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме:
Увитый мышцами атлет, Червям могильным ты приманка, И твой обглоданный скелет Уже оплакала шарманка…
Все последующие четверги в Четыреста сорок восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот — мой самый первый — четверг: сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли.
Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у нее более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюбленных в поэзию.
«Настала осень золотая»
Как обычно, прочли по кругу свои новые стихи и ждут, что дальше будет.
— А теперь, господа хорошие, давайте поиграем…
И вдруг:
— А что это мы каждый раз играем да играем…
— А разве плохо?
— Неплохо, конечно, но надо же наконец и делом заняться.
— Делом? Каким делом?!
— Стихи учиться сочинять. Ведь мы все-таки для этого сюда приходим…
— А во Дворце, между прочим, учат. Мне одна девочка рассказывала…
— Где?
— Во Дворце пионеров.
— Понятно. Ну что ж, давайте и мы учиться.
— Давайте.
— Прямо сегодня и начнем.
— Наконец-то.
— А с чего мы начнем?
— Как «с чего»? Со стихов.
— Ах, ну да, действительно. А про что у нас будут стихи?
Осмотрели друг друга, стены, потолок, выглянули в окно, заметили — там осень — и предложили:
— Давайте про осень.
— Замечательно. Будем учиться писать стихи про осень. А у кого мы будем учиться?
— Вы же сами говорили: надо учиться у поэтов.
— А и в самом деле. У кого же еще учиться писать стихи? Не у акробатов же? И не у сантехников.
Только у поэтов! А как мы будем у них учиться?
— Мы вспомним, как поэты писали про осень, и сами так же попробуем.
— Прекрасная идея! Давайте вспоминать. Итак…
— Наступила осень золотая…
— Отлично! Еще…
— Уж небо осенью дышало…
— Великолепно! Дальше…
— Уж реже солнышко блистало…
— Понял — Короче становился день. Давайте еще что-нибудь вспомним.
Завспоминали наперебой:
— про очей очарованье…
— про мертвые листья…
— про печальных журавлей…
— про соловья, который уж не поет…
— про пастушка, который уж не играет…
— про тоскливые дожди…
— про сонного медведя…
— про полные закрома…
— Молодцы! А теперь попробуйте про все написать стихи. Можете даже объединяться между собой — легче будет учиться.
Ну, поехали!..
Минут через сорок прочли новообразовавшийся осенний цикл.
Приходит осень золотая, Желтеют листья, увядая, И ночь становится длинней. Уж не поет наш соловей. Медведь залез в свою берлогу И тратит жир свой понемногу.
Пшеница убрана давно, Колхозы выполнили планы, И на пустынное гумно Ползут унылые туманы.
Наступила осень золотая, Улетает певчих птичек стая. Наступили хмурые денечки, Уж с листов осыпались листочки, Травка пожелтела и пожухла, Злая туча дождиком набухла, Солнце потускнело, словно глазки. Мы к зиме готовим уж салазки.
Желтеет листик, дождик льет И соловей уж не поет. Молчит кузнечик. И ребятки Уж не играют больше в прятки, А ходят в школу каждый день, Упорством побеждая лень.
Заря все раньше догорает, И пастушок наш не играет Веселых песен на рожке, Бредут коровы вдалеке, Пожухлый объедая луг, Летят журавлики на юг. И мы, их слыша голоса, Печально смотрим в небеса.
Какая грустная пора; А ведь вчера была жара, Искрилось солнце в вышине И было так привольно мне. Теперь дожди, теперь тоска И жизни ноша нелегка. Смотрю безрадостно в окно, А там и сыро, и темно — Какая скверная пора; А ведь вчера была жара. Вдруг вижу — журавли летят, Спешат покинуть этот ад.
И я за ихним косяком Готов пуститься босиком.
— Поздравляю!
— Вам понравилось?
— Очень хорошие стихи. Даже грустно стало.
— Как — «грустно»? Сами же говорите — «хорошие».
— Расстаться нам придется. Оттого и грустно.
— Расстаться? Почему?
— Да потому, что учить вас, дорогие мои, больше нечему. Да-да, абсолютно нечему.
— Но мы же только начали учиться!
— Только начали — и уже все в полном порядке. Рифма на месте. Ритм — не придерешься. И весь ваш осенний набор вполне убедителен: и про листья есть, и про журавлей, и про дождики — ничего не забыто. Все, как у настоящих поэтов.
Так что до свиданья, дорогие друзья! Творческих вам удач!..
Помолчали, похлопали глазами, ушами, подумали и говорят:
— Но стихи-то ведь получились плохие.
— Чем же плохие? Хорошие стихи. Рифмы — первый сорт…
— Да слышали уже. И рифмы, и ритм, и не забыто ничего, а стихи плохие.
— Но почему?!
— Потому что все, о чем в них написано, уже было. У других поэтов…
— И про осень золотую было…
— И про журавлей печальных…
— И про листья…
— Это знаете как называется?
— Ну, как?
— Это называется — штамп. Литературный штамп. У каждого поэта взять понемногу, перемешать аккуратненько — и все.
Стихи будут как настоящие.
— Да, интересные дела получаются. Что же, теперь и про журавлей нельзя писать? И про листья?
Какая же осень без листьев?
— Почему «нельзя»? Можно, но только по-своему. Чтобы ни на кого не было похоже.
— А разве такое возможно?
— Конечно, возможно. Лиза Аникина сегодня читала про листья, помните?
— Ну, помним.
— Ни на кого не похоже. И при этом очень хорошо. Лиза, прочти еще раз.
— И в самом деле, прочти, Лиза.
Осенние листья повсюду, везде: У ветра запутались в бороде, Игриво приникли к бродяге-котенку, В пещеру проникли к трудяге-кротенку, Добавили пятен пятнистому догу И снова умчались куда-то в дорогу.
Почему Онегину можно, а им нельзя
Читали как-то стихи Александра Блока, и в частности его трепетные «Ямбы». И сразу же возник вопрос:
— А почему только «ямбы»? А «хореи» бывают? Или эти, как их там?
— А действительно, как их там?
— Дактили.
— А еще?
Подумали, напряглись, вспомнили:
— Анапесты.
— И наконец?
Амфибрахий так и не вспомнили.
— Вы напоминаете мне Евгения Онегина.
— Все вместе? Одного Онегина?
— Да.
— Интересно, чем же?
— «Не мог он ямба от хорея, // Как мы ни бились, отличить».
— Видите, он тоже не мог. И ему простительно. А нам и тем более.
— Не согласен. Евгений-то Онегин не мог их друг от друга отличить, «высокой страсти не имея для звуков жизни не щадить». А в вас эта «высокая страсть» как бы предполагается. Она, эта «страсть», вас объединяет и собирает здесь, в Четыреста сорок восьмой.
И неспособность отличить «ямб от хорея» для вас непростительна.
— А что же делать?
— Научиться отличать. Тем более что это так просто. Основных метрических единиц, или стоп, в русской поэзии пять: две двухсложные — ямб и хорей — и три трехсложные: дактиль, амфибрахий и анапест.
Пока понятно?
— Пока понятно.
— Поехали дальше. Ямб звучит как «хорей», амфибрахий как «анапест», дактиль надо перевести во множественное число, и тогда он будет изображать себя самого…
— Ничего не понять. Почему они все похожи? Они же разные.
— Слово «хорей» из двух слогов, так?
— Так.
— С ударением на втором: «хо-рей». Это и есть ямб — два слога с ударением на втором. «Дактили» — слово трехсложное с ударением на первом слоге; получается схема дактилической стопы. Про амфибрахий у поэта Григория Кружкова даже строки такие есть: «Анапест, анапест, анапест — вот так амфибрахий звучит»…
— А можно как-нибудь попроще?
— Еще попроще?
— Да. А то у вас хорей — это ямб, амфибрахий — анапест, а дактиль похож на себя самого, но только во множественном числе. Так ведь и в уме повредиться недолго.
— Ну хорошо. Попробуем по-другому. Предлагаю сочинить вам пять четверостиший, по одному на каждый размер. В четверостишиях этих известны только нечетные строки: первая и третья.
Вам надо приписать к ним вторую и четвертую. Пока понятно?
— Пока понятно.
— Поехали дальше. Сперва берем хорей. Первая строчка — «От заката до рассвета» и третья — «От рассвета до заката». Дальше идет ямб: «Настал момент, ударил час» и «Ударил час, настал момент». Дактиль: первая строчка — «Было бы весело, было бы здорово», третья — «Было бы здорово, было бы весело».
Амфибрахий — «До боли знакомая сердцу картина» и «Картина, знакомая сердцу до боли». И наконец, анапест: «Ни за что, никому, никогда и нигде» и «Никогда и нигде, ни за что, никому». Действуйте.
И запоминайте.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)