Блок Александр Александрович
Поэтическая судьба Александра Александровича Блока была связана с самым крупным литературным течением русского модернизма начала ХХ века — символизмом. Хотя хронологически Блок принадлежал второму поколению символистов — младосимволизму , — именно его творчество, по мнению многих его современников, явилось наиболее законченным и универсальным воплощением всего русского символизма.
А. А. Блок родился 16 ноября 1880 года в Петербурге. Детские и юношеские годы поэта прошли сначала в петербургском доме деда, популярного русского
Серьезное обращение к поэтическому творчеству, во многом связанное с увлечением юного Блока поэзией Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Полонского, приходится на период окончания им гимназии и поступления в 1898 году на юридический факультет Петербургского университета . Начальный этап творчества поэта отмечен двумя важными событиями. Первое из них — глубокое чувство
В период 1905-1907 годов Блок с нарастающим вниманием вглядывается в реалии окружающей его повседневности, обнаруживая торжество стихийного начала в драматической дисгармонии жизни. Этот новый взгляд на мир нашел выражение в сборниках «Нечаянная радость» , «Снежная маска» , «Земля в снегу» и «Ночные часы» . В эти же годы Блок создает цикл лирических драм: «Балаганчик», «Король на площади» и «Незнакомка» , а позже еще две драмы — «Песня Судьбы» и «Роза и Крест» , а также печатает ряд публицистических и литературоведческих статей — «Безвременье», «Народ и интеллигенция», «О современном состоянии русского символизма» и др. Содержание его творчества расширяется и углубляется. Этому способствовали и его поездки в Германию, Францию, Бельгию, Нидерланды и особенно в Италию.
В 1910-1911 годах, подготавливая к изданию свое первое «Собрание стихотворений», Блок заново осмысливает пройденный им путь. Этот путь, по его убеждению, состоит из трех этапов, каждому из которых поэт отводит одну книгу своей лирической трилогии. В двух последующих изданиях трехтомная структура сохранена. К 1915-1916 годам творческая активность поэта заметно снижается.
Помимо личных, на это повлияли и объективные причины, в первую очередь начавшаяся летом 1914 года мировая война. В то время Блок работает над поэмой «Возмездие», но завершить ее не успевает: летом 1916 года он призывается в армию в качестве табельщика одной из строительных дружин и направляется на фронт, где, по его словам, живет «бессмысленной жизнью, без всяких мыслей, почти растительной». После Февральской революции Блок возвращается в Петербург и работает редактором стенографических отчетов Чрезвычайной следственной комиссии, которая проводила допросы бывших деятелей царского правительства. На протяжении всего тысяча девятисот семнадцатого года Блок не создал ни одного поэтического произведения.
После Октября тысяча девятисот семнадцатого года Блок поначалу поверил в «очистительную силу революции». «Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами, — вспоминала его тетка М. А. Бекетова, — и прислушивался к «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству». Именно в это время поэт пережил последний творческий взлет, создав в течение января 1918 года свои известные произведения: статью «Интеллигенция и революция», поэму «Двенадцать» и стихотворение «Скифы». Блок включается в практическую деятельность по культурному строительству: сотрудничает в горьковском издательстве «Всемирная литература», соглашается на должность председателя управления Большого драматического театра, является членом коллегии Литературного отдела Наркомпроса, возглавляет Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов. Однако со временем многочисленные заседания становятся ему в тягость.
В окружающей жизни он с отвращением обнаруживает торжество бюрократизма, пошлости, мещанства в новом, «революционном» варианте. Отсюда и горькая запись в дневнике: «Жизнь изменилась , — вошь победила весь свет, это уже свершившееся дело, и все теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы». Блок умер от болезни сердца и нервного расстройства в Петрограде 7 августа 1921 года.
Биографическая справка: «Русская литература ХХ века» под редакцией В. В. Агеносова, 2001.
Автобиография
Семья моей матери причастна к литературе и к науке. Дед мой, Андрей Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором Петербургского университета в его лучшие годы . Петербургские Высшие женские курсы, называемые «Бестужевскими» , обязаны существованием своим главным образом моему деду.
Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно, нам уже непонятны своеобразные и часто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым.
В своем сельце Шахматове дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят, лишь бы отвязались.
Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою речь словами: «Eh bien, mon petit…».
Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacob Fidele, который разграбил у нас половину хозяйственной утвари, и разбойник Федор Куранов , у которого было, говорят, на душе убийство; лицо у него было всегда сине-багровое — от водки, а иногда — в крови; он погиб в «кулачном бою». Оба были действительно люди умные и очень симпатичные; я, как и дед мой, любил их, и они оба до самой смерти своей чувствовали ко мне симпатию.
Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку, сказал ему: «Ты устал, дай я тебе помогу». При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство что березка срублена в нашем лесу. Мои собственные воспоминания о деде — очень хорошие; мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий.
Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушовки, вида, не популярного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе, но так и не нахожу, — очевидно, он засеялся случайно и потом выродился.
Все это относится к глухим временам, которые наступили после событий 1 марта 1881 года. Дед мой продолжал читать курс ботаники в Петербургском университете до самой болезни своей; летом 1897 года его разбил паралич, он прожил еще пять лет без языка, его возили в кресле. Он скончался 1 июля 1902 года в Шахматове.
Хоронить его привезли в Петербург; среди встречавших тело на станции был Дмитрий Иванович Менделеев.
Дмитрий Иванович играл очень большую роль в бекетовской семье. И дед и бабушка моя были с ним дружны. Менделеев и дед мой, вскоре после освобождения крестьян, ездили вместе в Московскую губернию и купили в Клинском уезде два имения — по соседству: менделеевское Боблово лежит в семи верстах от Шахматова, я был там в детстве, а в юности стал бывать там часто. Старшая дочь Дмитрия Ивановича Менделеева от второго брака — Любовь Дмитриевна — стала моей невестой.
В 1903 году мы обвенчались с ней в церкви села Тараканова, которое находится между Шахматовым и Бобловым.
Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, — дочь популярного путешественника и исследователя Средней Азии, Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь — работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200 печатных листов в год; она была очень начитана и владела несколькими языками; ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль — образный, язык — точный и смелый, обличавший казачью породу. Некоторые из ее многочисленных переводов остаются и до сих пор лучшими.
Переводные стихи ее печатались в «Современнике», под псевдонимом «Е. Б.», и в «Английских поэтах» Гербеля, без имени. Ею переведены многие Сочинения Бокля, Брэма, Дарвина, Гексли, Мура , Бичер-Стоу, Гольдсмита, Стэнли, Теккерея, Диккенса, В. Скотта, Брэт Гарта, Жорж Занд, Бальзака, В. Гюго, Флобера, Мопассана, Руссо, Лесажа. Этот список авторов — далеко не полный. Оплата труда была всегда ничтожна.
Теперь эти сотни тысяч томов разошлись в дешевых изданиях, а знакомый с антикварными ценами знает, как дороги уже теперь хотя бы так называемые «144 тома» , в которых помещены многие переводы Е. Г. Бекетовой и ее дочерей. Характерная страница в истории русского просвещения.
Отвлеченное и «утонченное» удавалось бабушке моей меньше, ее язык был слишком лапидарен, в нем было много бытового. Характер на редкость отчетливый соединялся в ней с мыслью ясной, как летние деревенские утра, в которые она до свету садилась работать. Долгие годы я помню смутно, как помнится все детское, ее голос, пяльцы, на которых с необыкновенной быстротой вырастают яркие шерстяные цветы, пестрые лоскутные одеяла, сшитые из никому не нужных и тщательно собираемых лоскутков, — и во всем этом — какое-то невозвратное здоровье и веселье, ушедшее с нею из нашей семьи. Она умела радоваться просто солнцу, просто хорошей погоде, даже в самые последние годы, когда ее мучили болезни и доктора, известные и неизвестные, проделывавшие над ней мучительные и бессмысленные эксперименты.
Все это не убивало ее неукротимой жизненности.
Эта жизненность и живучесть проникала и в литературные вкусы; при всей тонкости художественного понимания она говорила, что «тайный советник Гете написал вторую часть «Фауста», чтобы удивить глубокомысленных немцев».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)