«Аттическая соль» стилевых парадоксов
О «порче слов» и не только об этом
Латинское Sal atticum означало у римлян тонкое остроумие, вполне применимое к поэтике таких стилевых парадоксов, когда авторское отношение к изображаемому маскируется внешним простодушием высказывания и неискушенный читатель словесную игру принимает за истину.
Словарная работа незаменима в тех случаях, когда Авторская стилистика может служить главным средством понимания художественных идей писателя, ориентирующего читателя не на содержание сюжета, а на «игру слов». Все толкования, опирающиеся
Чего же ждать от юного и неискушенного читателя новейшего времени, вынужденного к событийным перипетиям продираться через нагромождения «чудн Ы Х» словечек, «неправильных» речевых оборотов, перечня предметов
Учитель-практик, как никто понимающий эти трудности, стремится заменить освоение словаря лесковского текста пересказом и комментарием «содержания» «Левши», сводя его к «воспеванию автором патриотизма и талантливости русского народа», зачастую и не подозревая о коварстве лесковской сказовой манеры.
Достаточно, однако, вспомнить, что прямым следствием «посрамительной» для англичан работы тульских мастеров, подковавших «стальную блоху», стала порча «аглицкой диковины», переставшей танцевать «дансе» и «кадриль с верояциями». Недаром англичане указывают левше: «Лучше бы, если бы вы из арифметики хоть четыре правила сложения знали, тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машинке расчет силы есть, а вот хоша очень вы в руках искусны, а не сообразили, верно, что такая маленькая машинка, как нимфазория, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может». Не менее замечателен ответ левши: «Это верно, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданы».
В реакции лесковского героя — нечто большее, чем прямое выражение приверженности к отечеству: ведь эта, у народа сама собой разумеющаяся преданность как бы упраздняет, делает необязательной простейшую грамотность и созидательное начало виртуозного труда.
Даже только это позволяет усомниться в простоте и понятности сюжета и обратиться к его лексическому воплощению, потому что вне стиля у Лескова нет и содержания. А это значит, что путь к смыслу — в «дешифровке» языковых кодов, начиная, как говорит один из лесковских героев, «не иначе, как с самого первоначала».
Согласно авторской эвристической программе, на первом уроке к «Левше» на доске демонстрируется несколько языковых фигур лесковского сказа: «двухсестная карета», «водка-кислярка», «грабоватый нос», «бюстры», «нимфазория», «керамида» и «Аболон Полведерский». Сначала в этом списке предлагается указать слова, вполне соответствующие языковой норме. Исключив как таковые лексемы «карета», «нос» и «водка», обратимся к оставшимся, требующим специального рассмотрения.
Найдутся ли у каждого из этих странных слов вполне «нормальные» родственники? В результате поиска окажется:
Бугровый нос = Б А Гровый +б У Гор;
Двухсестная = Двух + Се Сть+м Естн Ая ;
кислярка = Ки Зил+ки Сл Ый
Бюстры = Бюст Ы+люст Ры;
Нимфазория = Нимфа+ Инфу Зория ;
Керамида = Кера Мзит+пира Мида;
Аболон = А Полл Он+бол Ван;
Полведерский = Пол Ведерный+Бель Ведерский
Очевидно: курьезные лесковские новообразования — контаминация двух близких по значению или звучанию лексических единиц. Каким же смыслом обладают обнаруженные и графически выделенные слагаемые лесковских неологизмов? И самое главное: есть ли смысловая близость у исходных лексем? Проверим: в «двухсестной карете» действительно «усаживаются» только двое; бугристый платовский нос от постоянного употребления атаманом «водки-кислярки» может побагроветь. Украшавшие богатые особняки и царские дворцы поясные скульптурные портреты из мрамора соседствовали там с дорогими потолочными светильниками — люстрами . При сооружении египетских пирамид среди прочих строительных материалов использовался и керамзит: так древние греки именовали глину.
У мифологических богинь , олицетворявших разные природные стихии, и простейших микроорганизмов общая среда обитания — вода.
Только на первый взгляд нет и быть не может никаких общих точек у греческого бога с русским просторечным «болван». Но это только на первый взгляд. Поразительная виртуозность и многосмысленность лесковской «игры слов» становится очевидной, если знать, что статуи Своих божеств Древние славяне высекали, в отличие от высококультурных греков, не из мрамора, а из деревянных обрубков и потому называли болванами. В христианские эпохи языческие истуканы стали объектом поношения, и в народном языке слово «болван» обрело негативную окраску.
Так стали называть «неотесанных», неуклюжих и невежественных глупцов и неучей.
Объединенные языческим «божественным» статусом Аполлон и болван интегрируются в народном языке и превращаются в «Аболона», а оценочный негативизм усиливается комизмом дополнительной характеристики — «Полведерский». И фонетически, и грамматически искаженная, эта калька восходит к наименованию, которое получила статуя Аполлона, обнаруженная при раскопках в итальянском городе Бельведеры.
Выясняя, откуда взялись у лесковского Аболона Полведерского «Мортимерово ружье» и «пистоля», узнаем, что народное сознание так «отразило» лук, стрелы и лиру — непременные атрибуты Аполлона в европейском средневековом искусстве. Серьезное отношение к исполненному неподражаемого комизма курьезу вознаграждается пониманием подтекста авторской подспудной логики. Греческая атрибутика — лук и стрелы — символизировала воинскую доблесть Аполлона, участвовавшего в битвах богов-олимпийцев с титанами и поразившего своими стрелами великого Тития.
Лира же олицетворяла еще одну божественную ипостась — покровительство искусствам. «Оболваненный» греческий бог в лесковском сказе не перестает быть воином, но его доспехи комически «модернизированы»: «Мортимерово ружье», изделие английского оружейного мастера, и «пистоль», французское короткоствольное стрелковое оружие, изобретены примерно В одно и то же время — в конце XVIII века.
Освоение авторской семантики лексикона «Левши» продолжается на последующих уроках, но полученные результаты становятся основанием для постановки главного вопроса: каковы Художественные цели создателя «Левши» и значимость стилевой игры для самого Лескова. Ст О Ит присмотреться к лесковским конструкциям, чтобы открылось еще одно свойство исходного материала: почти все лексемы, ставшие строительным материалом для авторских конструкций, пришли из Чужих Языков. Осмысляемое по-своему чужое толкуется и оценивается русским простонародьем в словесных модификациях изменениями первоначальной формы.
Лесковские неологизмы запечатлевают особенности так называемой Народной этимологии, то есть словотворчества, проявляющего «истинные» значения, скрытые в чужом слове.
Лесков понимал, что народному мышлению чужды какие бы то ни было абстракции: здравый смысл предельно конкретен, Называя все сущее, народ тем самым Оценивает его. Сталкиваясь с чуждым и непонятным, язык народа реагирует ассимиляцией чужих языковых форм, воплощая в словотворчестве Свое понимание, Свой образ мыслей, Свою ментальность. Авторская подсказка читателю обнаруживается в последней, стилистически выпадающей из остального повествования главе, где уже не анонимный народный рассказчик, а сам творец «Сказа…» определяет свое творение как » Олицетворенный народной фантазиею миф» .
Вавторской образовательной системе учащиеся знакомятся с мифологическими ситуациями и теорией мифа. В шестом классе » Левша» рассматривается на фоне мифологических моделей других народов. Понятие «миф», концентрирующее множество значений может соотноситься с каждой из этих лексем и потому, в зависимости от объекта обсуждения, предусматривает самостоятельный выбор.
Возвращаясь к пройденному, просим перечислить значения mythos и определить наиболее подходящее для объяснения лесковского определения. В лесковском случае, как покажет дальнейший анализ текста, все Лица «Левши», в том числе и исторические, плод фантазии народного рассказчика в формах народного Баснословия. Самым подходящим поэтому окажется изустное «предание», слухи о котором преобразованы народной фантазией.
Не было никакой «стальной блохи», а значит, туляки не могли подковать то, чего не было. Не встречались они с генералом Платовым, а левша — с императором. Не пересекал последний в оба конца «Твердиземное» море. Перевоплотившийся в народного рассказчика автор обнажает сам механизм освоения народным сознанием чужого мира, о котором последнему известно только понаслышке, через посредство слухов, молвы, толков, передающихся из уст в уста.
Народная фантазия «обживает» недоступную реальность, переиначивая ее словесное отражение по образу и духу своему.
В игровом стилистическом преломлении законов народного мышления, его умственных навыков и духовных установок суть художественных открытий писателя. Эти важнейшие для понимания лесковского текста выводы рождаются в процессе дальнейшего скрупулезного освоения художественного целого. Но уже при первых встречах юных читателей с лесковским «Левшой» необходимый угол зрения задан: в стилистике «Сказа…» отражается вовсе не «порча языка» писателем , не «набор шутовских выражений в стиле безобразного юродства», а словесная Реальность народного миропонимания.
Эвристическое освоение семантики языка «Левши» не только дает представление о самобытности всех форм народной речи, но в очередной раз помогает осознать уникальные познавательные и выразительные возможности русского языка.
Еще один ракурс эвристической работы над словом выявляется при учете Контекстуальных Лексических Значений в художественном тексте. Примером такого рода может служить анализ одной из реплик мечтающей о петербургской жизни Анны Андреевны из гоголевского «Ревизора»: «Я не иначе хочу, чтоб наш Дом был первым в столице и чтоб у меня в комнате было такое амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза…»
Тонкость гоголевской словесной игры основана на курьезном столкновении исходного значения аmbre с его просторечным «двойником». Выясняем в словаре иностранных слов или в комментарии к тексту, что Амброй, Эссенция которой используется в парфюмерии как закрепитель аромата духов, называется воскоподобное вещество в кишечнике кашалота, а ambre именовало сорт духов. В русской разговорной речи «закрепилось» свойство амбры, связанное с ее природным дурным запахом.
В реплике городничихи присутствуют оба значения: первое подразумевается персонажем, а второе продуцируется контекстом . Неподражаемый комизм создается возникающей двусмысленностью: нельзя войти из-за дурного запаха. Гоголевская «игра словом» добавляет еще одну «краску» в характеристике городничихи, амбициозной и невежественной провинциалки.
Подобные маленькие «открытия», дающие учащимся подлинное, а не абстрактное представление о смыслотворческой мощи национального языка вообще и таланте художника в частности, имеют, пожалуй, не менее важные психологические последствия. Активное участие в увлекательной интеллектуальной игре повышает личностную самооценку каждого из участников.
О том, что освоение любого учебного материала может стать эвристическим, а значит, живым и интересным, свидетельствует, например, вводный урок к «Приключениям Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла, когда всего лишь осмысление нескольких фактов биографии писателя становится отправной точкой для постановки и разрешения проблем, этими фактами не исчерпывающимися и не ограниченными. Начав с репродуктивного вопроса: «Каковы имя и псевдоним создателя «Алисы в Стране чудес»» и реконструировав ответ по тексту биографической справки, записываем на доске : Чарльз Латуидж Доджсон, Льюис Кэрролл.
С этого момента и начинается реализация собственно эвристической программы, имеющей следующий алгоритм.
Можно ли определить этимологию, то есть истинный смысл слова «псевдоним»? Когда Чарльз Латуидж Доджсон, священник и профессор логики и математики, известный ученый, заменил свое имя и взял «ложное»? Что стало с именем собственным? Были ли какие-то субъективные причины использования псевдонима? Мог ли автор «Алисы…» остаться Ч. Л. Доджсоном?
Совпадает ли год рождения Доджсона и Кэрролла? Можно ли назвать точные даты? Совпадает ли год смерти? Назовите дату смерти Доджсона.
А Кэрролла? От чего зависит продолжительность жизни последнего?
Такое, казалось бы, сугубо рациональное приобщение к проблеме авторского бессмертия на ранних стадиях обучения предмету со временем отзовется тонкостью понимания, например, пушкинского посвящения Жуковскому, в котором «победитель-ученик», прекрасно осознавая непобежденность своего учителя, предрекает ему жизнь в веках: «Твоих стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль «.
Алгоритм осмысления всего лишь нескольких, но ключевых для постановки проблемы фактов биографии создателя всемирно известной книги выводит еще к одному важнейшему вопросу: в чем же именно Доджсон, логик и математик, не совпадает с автором «Приключений Алисы в Стране чудес»? Убедиться, что мир Кэрролла противостоит формальной логике, можно уже в первой главе книги, начиная с момента, когда Алиса устремляется вслед за кроликом вниз по кроличьей норе. Обратившись к семантике глагола «юркнула» , выясняем, что, кроме скорости, эта лексема передает Беспрепятственность Движения.
Какое скрытое противоречие таится в словесном факте? Сопоставимы ли «измерительные» характеристики девочки-подростка и кролика? Что должно произойти, чтобы в кроличью нору беспрепятственно Юркнула Алиса? Вариативность, многосмысленность ответов на этот вопрос противоречит математической точности.
Соответствует ли такая, никак не объясняемая автором гипотетичность простейшему математическому закону ? Почему логик и математик, ставший автором «Алисы…», отказавшись от своего имени, изменил и законам своей науки?
Ради постановки именно этого, главного, вопроса и затевалось предшествующее обсуждение. Эвристический поиск теперь переходит в новую смысловую фазу, еще на несколько шагов приближающую к итоговой: в художественном мире Кэрролла властвуют вовсе не логика, не точный расчет, а совсем другие, «ненаучные» величины .
Приведенные образцы авторских эвристических программ по конкретным художественным произведениям являются действенным Инструментом познания этих текстов на уроках литературы в Любом классе.
Читая стихотворение Маршака «Про одного ученика», можно предположить, что автор, всю свою творческую жизнь «игравший словами» и знавший истинный смысл этой «игры» , в своем вроде бы немудрящем стихотворении про школьника, путающего баобаб с птицей, кенгуру с растением, а гипотенузу с рекой, сказал гораздо больше, чем представляется на первый взгляд. Его стихи предупреждают учителя не только об опасности обучения, пренебрегающего смыслом слов: для человека, не испытывающего Потребности понимания всего, с чем соприкасается его разум, вряд ли грозит пришествие «часа ученичества».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)