Ортодоксальные ежики
«В корнях старого дуба, — написано в одном рассказе Майи Кучерской из сборника «Современный патерик», — жил в своей норке православный ежик». Ежик уже успел крестить всех зверей, жучков и паучков в лесу. Только белочка отказывалась креститься, потому что очень боялась окунаться в воду.
Но ежику удалось соблазнить белочку ореховыми четками и погрузить ее в воду. Пока он читал над новообращенной молитвы, она захлебнулась. «Слава Богу, — сказала божья коровка, — она умерла православной».
Автор рассказа пародирует
При этом он ведь и в самом деле верил и норовил распространять добро.
А ну как явится не ежик, а бык или, не дай Бог, крокодил? И начнет экспериментировать не над одной белочкой, а над целым классом.
Не считайте, пожалуйста, что у меня больная фантазия или некая идея-фикс. Уважаемый нами журнал «Литература в школе» напечатал в № 9 за этот год статью
Разве можно, не зная азов законов религиозного искусства, судить о тех или иных достоинствах многих литературных шедевров?.. Вывод напрашивается сам собой: и курс «Основы русской православной культуры», и школьный историко-литературный курс — звенья одной цепи, скрепляющей нацию и имеющей государствообразующее значение».
Оно понятно: поскольку литература теперь на обочине школьной программы, а авторитетом ЕГЭ никого заниматься не заставишь , то хорошо б придать нашим филологическим трудам хоть какой-нибудь смысл. Вот автор и догадался, что смысл этот должен быть религиозным: «По нашему глубокому убеждению, движение к вере и интерес к «большой» литературе должны представлять собой не разнонаправленные тенденции, а стать составляющими единого движения к сохранению традиций отечественной культуры… Сегодня идет борьба за души наших детей, и потому писатели выступают учителями, а учителя выступают если не как писатели, то от имени писателей. Иначе сегодня нельзя. Отбросим «бредни» 90-х годов о ненужности «воспитывающего» обучения, о «совковости» воспитательного подхода к преподаванию литературы.
Ныне как никогда нужны ненавязчивые, нелукавые нравственные проповеди, источник которых, как и прежде, заключен в лучших, вершинных творениях литературного гения». Способность преподавателя литературы воспитывать будет в финале статьи связана со способностью «проповедовать, учительствовать в широком смысле слова, как это делает в своих произведениях известный писатель Владимир Крупин».
Напомню: речь идет не о православной, а о массовой школе. Как быть, если случится, что преподаватель — заядлый материалист? Как он будет насаждать веру? Ханжески? Лицемерно?
Если он при этом порядочный филолог, то в лучшем случае он сможет показать, как обстоит дело с верой в лирике Лермонтова, в его романе или в романах Льва Толстого. Объяснить, почему верить — это хорошо, ему будет трудно или вовсе невозможно.
Вера — вещь тонкая и очень личная. Даже среди священников не так уж много деликатных и просвещенных людей, которые умеют привести человека к вере или, вернее, к тому, что он сам почувствует необходимость в ней. Большинство взывает и поучает, как это должно быть.
Стоит ли превращать учителей в плохо обученных миссионеров?
Мне так и видится картина грядущего благоденствия: все ученики, учителя и чиновники от просвещения станут по щучьему велению правоверными. Инспекторы отныне требуют с педагогов не только процент успеваемости, но и процент православной просвещенности. Можно ввести пятибалльную систему. Ставить истинно верующим — «5». Слабо убежденным — «3».
А отпетым материалистам — «2». Знай наших! И не допускать этих нечестивцев до ЕГЭ.
Пусть идут в грузчики.
Анекдот, который, печалясь о своем, рассказала мне директор православной гимназии, может стать провиденциальным.
Волк крестился. Встречает он Зайчика и кается:
— Прости меня, Зайчик, я обижал тебя и всех ваших. Я теперь православный.
— Ну, что ты, Волчина, конечно.
Бежит лисенок. Он и к нему:
— Прости меня, Лис, я вас обижал… теперь я православный.
Лис простил.
А тут идет Гусь. Волк к нему с тем же, а он в ответ «Шш-ш!» Волк свое, а он опять: «Шш-ш!» После третьего «Шш-ш!» Волк его съел. Сбежались зверики:
— Как же так, Волк? Ты ж теперь православный!
— А пусть не шипит на святого.
Раньше опасность породить таких кротких праведников грозила лишь некоторым профессиональным клирикам, чрезмерно гордым своим служением единственной и абсолютной истине. Теперь нам предлагают эту армию многократно увеличить.
Народ мы лихой и любим рубить сплеча и без раздумий. Не успели наши мыслители девятнадцатого века догадаться, что спасет нас вера и истинно православный мужик, как пришли бомбометатели, а за ними большевики, и мы запели:
Долой, долой монахов, раввинов и попов! Мы на небо залезем, разгоним всех богов.
Ленин уточнил: не разгоним, а расстреляем как можно больше этой «черной сволочи». А храмы повелел разрушить или обезобразить.
Разрушили. Постреляли. Самые ретивые предлагали во имя светлого будущего «сжечь Рафаэля» и сокрушить дворцы искусства.
Многое удалось, хотя хлеба и счастья от этого не прибавилось.
Школа — учреждение несамостоятельное. Она отражает всеобщее устройство державы. В школе тоже в те годы уничтожили индивидуализм и ввели «бригадный метод». Один готовит урок, прочие лузгают семечки, но вся бригада получает по оценке.
Весело и коллективно.
Была еще «педология». Потом, чтоб было равноправие, перемешали мужские и женские гимназии. Потом догадались, что надо их разделить и ввести опять форму.
Ввели. Помню, в пятидесятые года в ярославской женской школе клеймили за безнравственность девочек, которые смели вместо черной ленты вплести в волосы белую. А в моей московской школе чуть позже завуч выставляла перед строем старшеклассников ученицу в черных чулках и, заклеймив этот позор, разъясняла: «Черные чулки — траур по потерянной девственности».
Потом догадались, что школы можно опять перемешать, а чулки носи хоть фиолетовые. Когда стали в шестидесятые насаждать «липецкий метод», одна старенькая учительница сказала: «Пережили педологию и бригадный метод, переживем и эту беду».
Если наши ежики решили окунуть в святую воду всех белочек и зайчиков разом, можно ввести в школе значки на правой стороне груди. На значке изображен церковный купол. Без значков и без тапочек в школу не пускать.
Поскольку мы привыкли перестраиваться быстро, дружно и массово, то и в литературе идет быстрый переворот. После тысяча девятисот семнадцатого года мы открыли, что в классической литературе тоже царит индивидуализм, тогда как в центре должен стоять массовидный пролетариат. Сжечь Рафаэля было мало.
А почему не атакован Пушкин И прочие генералы-классики?
Но в иное время Пушкина из «генералов» смело перевели в революционеры. Он первый зажег искру, которую раздули декабристы, разночинцы и возжег пожаром Ленин.
Сегодня же солидный пушкинист всерьез доказывает, что «В Сибирь» мы читали неправильно. В стихах речь идет о том, что царь-батюшка и братья-дворяне совершат известный ритуал: обратно вручат грешникам их шпаги, что есть просто символ дворянского звания. А как же слова: «Темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут»?
С чего это они рухнут во время такого красивого ритуала? И как понимать строку «Не пропадет ваш скорбный труд»? Значит, были правы, восстав?
Дум было «высокое стремленье»? И как-то слишком грозно звучат строки про меч. Боевой меч, а не парадная шпага…
В других статьях поэт, которого еще вчера рядили в безбожники, поспешно стал образцом благочестия.
Или вот вышло в 2006 году семитомное собрание Гоголя. В первом томе статья о Гоголе: «Опыт духовной биографии». Статья занимает 108 страниц мелким шрифтом, то есть по сути все сто пятьдесят . Сама по себе подобная диссертация имеет право на существование.
Автор В. А. Воропаев — доктор наук, и профессор, и председатель Гоголевской комиссии при Научном совете РАН «История мировой культуры».
Но что означает этот огромный трактат в качестве увертюры к «Ревизору» и «Мертвым душам»?
Из этой дотошной статьи с десятками цитат и ссылок мы узнаем, что Гоголь всегда подавал нищим, что делал «келейные заметки», подобно монахам. Что даже сам хотел уйти в монахи. Что он любил читать друзьям отрывки из отцов Церкви.
Еще, сказано, Гоголь открыл, что лиризм нашей поэзии рожден от церковных песнопений.
И после этого простодушный читатель , сразу напорется на Рудого Панько, который наговорит семь коробов про то, как «парнище… сивуху так, мов брагу, хлище!», как «гопцюють» на вечерницах, как казак отправляется в ад на бой с чертями, как страшные мертвецы встают из могил. Каким образом читатель соотнесет все это с богобоязненной статьей? Как поможет она ему понять премудрость Коробочки, фейерверки хлестаковской болтовни или то, что Чичиков — Наполеон?
Автор статьи доказывает, как неправы были те , кто не оценил «Выбранные места» — самое важное творение Гоголя.
Но вот я, тоже филолог и учитель словесности, напротив, согласен не с автором, а с митрополитом Антонием Сурожским, который сказал, что когда Гоголь писал свои художественные произведения, он был ближе Богу, чем в религиозных трактатах, где догадался, что на эти темы можно писать без вдохновения.
И когда я жажду постигать духовные истины, то обращаюсь к проповедям владыки Антония, к Ефрему Сирину или Старцу Силуану, ибо Гоголь ничего серьезного в этой области не открыл. И вспоминаем мы его религиозные произведения прежде всего потому, что перед нами гениальный творец «Ревизора» и «Мертвых душ». Святитель Игнатий Брянчанинов уверен, что «Выбранные места» изливают «и свет, и тьму», в них много «безотчетливого, душевного, а не духовного».
Гоголем с юных лет владела мысль о неком избранничестве. В его письмах часто мелькают слова типа «вы еще не знаете всех моих достоинств», «я почитаюсь загадкой для всех», «тяжко быть зарыту вместе с созданиями низкой неизвестности». Бог, пишет он матери, создал «сердце, может, единственное, по крайней мере редкое в мире» . Аксаков называл гордость Гоголя дьявольской. О «Переписке» сказал: «Книга Ваша вредна, она распространяет ложь Ваших умствований и заблуждений» .
Мы бы хотели, чтобы издатели сочинений Гоголя разрешили нам по-старому любить автора «Старосветских помещиков», «Шинели» и прочих его чудных творений. А школьные методические командиры — преподавать литературу, а не завернутое в одежды словесности богословие.
Юлий Халфин, Учитель литературы, кандидат педагогичесих наук
(1 votes, average: 5,00 out of 5)