Леонид Бородин: «Учителю надо находить волю для ежедневного чтения»
Леонид Иванович Бородин — прозаик, публицист. В советское время неоднократно подвергался преследованиям за вольномыслие, осуждался по политическим статьям, прошел лагеря и тюрьмы.
Печататься на родине стал только в годы перестройки. Ныне — главный редактор журнала «Москва», лауреат многих литературных премий.
В апреле писателю исполняется семьдесят лет. Но беседа наша — совсем не юбилейная.
— Леонид Иванович! В вашей удивительной, драматической биографии есть линия, которая вызовет особое внимание читателей «Литературы».
— Я семь лет проработал в школе, из них пять лет — директором. Не так много по времени… Но это очень важная часть моей жизни.
Моя семья — это семья учителей. Отец — директор школы, Мама — преподаватель истории, бабушка — преподаватель ботаники. Раньше девяти часов вечера родителей дома я не видел.
Мама и бабушка еще и работали воспитателями в интернате при железнодорожной школе. Наша школа — это школа-семилетка на берегу Байкала, в ущелье, единственная на много километров.
Родители были просто одержимы своей работой. Хозяйства никакого
Все мое детство прошло под разговоры о школе.
И я не мыслил себя никем другим, как учителем… Хотя в детстве, под воздействием романтических книг мечтал быть штурманом дальнего плавания. Ну, это как все мальчишки…
— Вы стали продолжателем семейных традиций…
— У меня и дочка окончила педагогический, пошла сама — я не подталкивал, проработала семь лет — сначала учителем химии, потом завучем, в хорошей московской школе на «Автозаводской»… Ей уже предлагали директорство, но она ушла. В нашей семье это четвертое поколение учителей…
А ушла потому, что с учительской зарплатой они с мужем до сих пор не могут вырваться из коммуналки. Ушла в какую-то структуру, где больше платят.
— Наверное, социальная проблема — положение учителя в современном обществе — не менее остра, чем проблема реформирования образования…
— В начале 1960-х годов, когда я работал в школе, тоже были маленькие зарплаты. А еще учителя занимались с отстающими .
Но нас, как сейчас, не соблазняли богатством. Нам не с чем было сравнить. Хотя мы знали, что секретарь райкома получает больше, больше получает начальник станции…
Сегодня провокационна сама жизнь. Сегодняшнее телевидение — это провокация социального взрыва теми, кто в этот социальный взрыв не верит. Но поиграть на социальный взрыв, демонстрируя роскошь, винные погреба, загородные дома знаменитостей, возможно, кому-то даже доставляет удовольствие. И эта провокационность жизни прежде всего сказывается на отношении к работе, на отношении к педагогике, на отношении к школе…
В наше время учителя, особенно сельские, тоже были, по существу, социальные изгои. Но уважение к учителям существовало…
— И что в этом уважении зависит от учителя?
— Я, когда был директором школы, с учителями общался меньше, чем с учениками. Вел секцию самбо, вел секцию фехтования, на смотре школьной самодеятельности пел в хоре вместе с учениками. Летом каждый год ходил в поход с детьми по Байкалу…
Работал пионервожатым. Сам писал пьесы для школьного драмкружка, подбирал по типажам роли ученикам, точнее, старался сделать так, чтобы ученики тоже участвовали в писании пьес. Ставили спектакли и ездили с ними по всему Забайкалью, давали концерты, даже что-то зарабатывали. Работая в профтехучилище при депо в Улан-Удэ, вел драмкружок и там… Работал директором школы под Ленинградом и там вел драмкружок, вел секцию самбо.
Дома практически не жил. Жил в школе.
Конечно, я был молод, мне было двадцать с небольшим… И у меня был такой ученик, председатель драмкружка… Я мог взять удочки и уехать рыбачить, оставив на него школу.
И в школе был полный Порядок. Потом потерял с ним связь… Только несколько лет назад выяснилось, что он тоже учитель — учитель истории в поселке, за много километров от Находки.
Юрий Казимирович Фирсов. Я послал ему свои книги, мы стали переписываться… Но в прошлом году он умер. Умер мой ученик.
Честнейший человек. Это противоестественно. Сердце.
Жена сказала: «Он же все в школе, к врачам не ходил».
Я до сих пор переписываюсь со своими учительницами, они, к счастью, живы.
— И как складывались ваши отношения с литературой в школе?
— От многих слышим: «Мне в школе привили ненависть к литературе».
Учителя литературы, истории выстраивают сознание, психику школьника . Литература и история требуют от учителя личного мнения, личного впечатления. Вот чего мы не чувствовали у наших учителей. Все методические разработки, с которыми я сам столкнулся, когда работал в школе, были так идеологически выверены, были настолько сухи…
Складывалось впечатление, что они составлены роботами, а не людьми. Очень квалифицированными роботами. Их инструкции перепрограммировали учителей, и если они выходили из института со своим мнением, со своими взглядами, методические эти труды все нивелировали. Вынималось все живое, вынималась сама жизнь.
Оставалась политическая концепция.
Я до сих пор «Поднятую целину» не выношу органически. Хотя несколько раз пытался читать после школы… Нам «Поднятая целина» преподавалась не как художественное произведение, а как история коллективизации, как она хорошо и мягко шла… Самая большая проблема — «бабий бунт»… И теперь с художественной точки зрения я не могу эту книгу оценить…
В отличие от «Тихого Дона», который, к счастью, в школе не проходили. И когда много лет назад возник спор об авторстве «Тихого Дона», я некоторые колебания на этот счет имел. Почему?
Не мог поставить рядом «Тихий Дон» и «Поднятую целину»… Пытался несколько раз перечитывать «Разгром» Фадеева — бесполезно. Не говорю про «Мать» Горького, про «Что делать?»…
Это был большой недостаток школы советского времени при больших ее достоинствах. Создавалась система общей образованности. Нам преподавалось многое, появлялось главное — возможность выбора. И кто-то к шестому классу обнаруживал у себя любовь к цифрам, кто-то к ботанике, а кто-то — к литературе…
В советской школе было очень много положительного.
— Это, кажется, признают все, но реформы в сфере образования продолжаются…
— Та ломка, которая происходит сейчас, — эксперимент, который не исходит из исторической основы, из историко-педагогической, преподавательной основы.
В советское время рассуждать на политические темы было нельзя, но каждый мыслил, голова-то есть. И каждый мысленно изобретал себе какой-то социальный вариант. Но, будучи отключенным от реальной информации — экономической, политической, будучи порой просто недостаточно образованным, он в итоге изобретал свой велосипед. И когда началась перестройка, «изобретатели» выкатились на улицу с этими своими велосипедами. У кого он шестиколесный, у кого колеса четырехгранные…
Они выстрадали это. Я наблюдал подобное и в журнале, когда сюда потекли романы — якобы отвергнутые советской властью. А не печатались они потому, что были никуда не годными. Однако авторы это не хотели признавать. То же самое и в педагогике.
В педагогику пошли дилетанты. С большой энергией, с большим желанием новаторства, воспринимая само новаторство как принцип жизни.
Я не берусь судить о ЕГЭ по точным наукам, но ЕГЭ по литературе — я смотрел уже несколько его вариантов — это анекдот. Халтура и анекдот. Мне он напоминает телепередачу «Как заработать миллион». И по содержанию, и по происхождению.
Купленная за рубежом передача без права менять что-либо. А формат экзамена словно куплен у этой передачи.
Но у нынешнего положения литературы есть и объективная причина. Государство восстанавливает экономику. Труба не вечна.
Нужны технари. И многие, особенно на местах, видя острую необходимость в производственниках, реализуют ее за счет гуманитарных дисциплин.
С другой стороны, эта однобокость может стать необратимой. Упустим время. Во главе образовательного процесса нужны люди, которые понимают не только необходимость сегодняшнего технического уклона страны, но осознают и наши вечные проблемы, проблему идейного импульса. Идеологического импульса, как бы ни боялись сегодня этого слова.
Такие люди есть. Я много езжу по регионам, знаю — они есть… Но их нет — или очень мало — в руководстве.
— И что может человек не у власти, в нынешнем своем положении, что может сделать учитель для развития и преуспеяния нашей страны?
— Вот в нашей семье была очень существенная традиция чтения. Она пошла от бабушки, Ольги Александровны Ворожцовой, дочери купца второй гильдии. От нее все наше колено. Бабушка была бестужевкой, окончила Бестужевские курсы в Петербурге, вернулась в родной Иркутск, революцией не занималась, а преподавала.
Преподавала ботанику, немецкий язык и физкультуру в Иркутске, в женском Сиропитательном приюте.
Наша семья была читающая, чтение у нас было не то что обязательным, оно было естественной формой бытия. После разговоров о школе за ужином — каждый за свою книжку. Моя мама и отец были начитаннейшие люди, хотя не имели высшего образования. Они окончили учительские курсы, мама, правда, еще библиотечный техникум.
И бабушка мне читала, а сам я начал читать с пяти лет. К седьмому классу прочитал всю классику. В шестом классе я приставал к учительнице литературы, чтобы она мне объяснила: Базаров — это положительный герой или отрицательный.
Этого я, конечно, в тринадцать лет не мог понять, но все романы Тургенева, включая «Дым» и «Новь», уже прочитал…
Сейчас очень хорошие библиотеки, множество книг, надо только сделать выбор в их пользу, а не телевидения, радио, куда тоже пришли «импровизаторы» с идеей царства пошлости.
Хорошо, что выходит так много периодики. На все вкусы. Тьма журналов… Живы «толстые» журналы — это наша национальная литературная традиция.
Журнал «Москва» в чем-то не сходится с журналом «Знамя», «Октябрь» — с «Новым миром», но вместе они дают полный, объективнейший срез культурного состояния страны. В том суть.
Что важно для учителя литературы? Жить с книгой. Учитель, переставший читать, — это драма. Потом он уже не сможет начать.
Человек остается с запасом, который у него был с института, со школьных лет… С запасом, который не пополняется, а истлевает.
Так что единственное пожелание современному учителю литературы — читать! Находить время и волю для чтения. Вырубить очередные сериалы, которые все одинаковы.
Взять книгу и читать.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)