Печорин и Грушницкий в дневнике «Кяжна Мери»
«Кяжна Мери» — дневник, включающий в себя шестнадцать записей, иногда длинных, иногда коротких, точно датированных. Все, что происходит в повести, укладывается в небольшой срок — чуть больше месяца: с 11 мая по 16 июня. Последняя, семнадцатая запись сделана через полтора месяца, в крепости у Максима Максимыча. Но до этой записи перед нами — регулярный, почти ежедневный дневник. И с первых же строк этого дневника его автор нас удивляет. Как будто совсем другой человек — не тот Печорин, какого мы знали, пишет о Пятигорске: «моя комната
Печорин говорит о виде из своего окна в той манере, которой мы до сих пор не могли у него предполагать: восторженной. С цитатой из Пушкина: «пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; с ласковыми уменьшительными словами: «внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок»; с неожиданными для нас бесхитростными признаниями: «на восток смотреть веселее»; «весело жить в такой земле»; «какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах». Есть, значит, что-то,
И только в последних строчках этого описания Печорин как будто спохватывается: «Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество». Однако пора»оставить тот искренний незащищенный тон, которым был начат дневник. Пора выйти из своего уединения — Печорина всегда тянет к людям. Пора посмотреть, что за люди здесь, на водах, с кем предстоит прожить бок о бок месяц-полтора. И как только появляются люди, возникает тот тон, которого мы ждали от Печорина с самого начала: насмешливо-пренебрежительный, высокомерный — и в то же время горький. Первые люди, встреченные Печориным, были «семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сертукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей.» Печорин называет эти семейства «печальными группами» — он бы, может, и сочувствовал им, но. они на него «посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сертука ввел их в заблуждение, но скоро, узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись».
За несколько лет до «Героя нашего времени» был впервые напечатан «Невский проспект» Гоголя. Вот как выглядит в этой повести «улица-красавица нашей столицы», «главная выставка всех лучших произведений человека»: «Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая ножку в очаровательном башмачке, седьмой галстук, возбуждающий удивление, усы, повергающие в изумление».
— Земле я отдал дань земную
— Любви, надежд, добра и зла;
— Начать готов я жизнь другую,
— Молчу и жду: пора пришла;
— Я в мире не оставлю брата,
— И тьмой и холодом объята
— Душа усталая моя;
— Как ранний плод, лишенный сока,
— Она увяла в бурях рока
— Под знойным солнцем бытия.
Вот что удивительно: мы ждем от Печорина большей озлобленности, большего презрения к людям, чем видим в его дневнике. То, что он пишет о степных помещиках, скорее печально, чем зло. «Жены местных властей» оказываются в его описании даже «очень милы; и долго милы!» Конечно, это сказано с некоторой иронией, но Печорин уже серьезно поясняет, что местные дамы «менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум». Итак, перед нами — фон, на котором будут развертываться события; совсем новый фон — мы еще ни разу не видели Печорина в шумной толпе, среди людей равного ему социального круга. Может быть, здесь найдутся ему друзья? Во всяком случае, в первый же день он встречает старого знакомого.
— «Я остановился, запыхавшись, на краю горы. как вдруг слышу за собой знакомый голос:
— Печорин! давно ли здесь?
— Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись».
Такова первая встреча Печорина с человеком, которого он через месяц убьет на дуэли. И сразу — подробная, объективная и в то же время неприязненная характеристика человека, с которым встретился так тепло. «Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик». Кто такой юнкер? Мы привыкли к одному значению этого слова: ученик военного училища. Но есть и другое значение: дворянин, вступивший в военную службу рядовым или унтер-офицером, но на особых правах, выделявших его среди солдат. За боевые заслуги юнкеров производили в офицеры.
Очевидно, Грушницкий — именно из таких юнкеров. Почему же Печорин считает, что он носит солдатскую шинель «по особенному роду франтовства»? Потому что на Кавказе было немало офицеров, разжалованных в солдаты; среди них были декабристы, были разжалованные за дуэль — человека в толстой солдатской шинели окружал романтический ореол; Грушницкий, видимо, хочет казаться разжалованным. Вообще все, что рассказывает о нем Печорин, говорит о том, что Грушницкий хочет производить впечатление: и солдатская шинель, и то, что он старается выглядеть старше своих лет, и то, что «говорит он скоро и вычурно». Но «георгиевский солдатский крестик» — орден Георгия-Победоносца — можно было получить только «в деле». Грушницкий был ранен в ногу, награжден — возможно, он действительно храбр. Печорин неприязненно относится даже не лично к Грушницкому, а ко всему типу людей, к которому тот принадлежит: «.Хон из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания»,
Чем дальше, тем убийственнее становится мнение Печорина о людях, к которым принадлежит Грушницкий: «Производить эффект — их наслаждение: они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, — иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)