«Внимая ужасам войны»: В. М. Гаршин

Всеволод Михайлович Гаршин был связан с войной семейно и биографически. Его отец, офицер кирасирского полка , участвовал в Крымской войне, дед по матери был морским офицером. Двадцатидвухлетним юношей Гаршин побывал на войне.

Очевидно, генетически присущее чувство долга заставило студента Горного института в апреле 1877 года подать прошение об увольнении на следующий же день после обнародования манифеста о вступлении России в войну с Турцией. 6 мая он выступил в военный поход в составе 138-го Болховского пехотного полка. Воевал до 11 августа,

когда был ранен в бою при Аясларе . В характеристике отмечалось, что Гаршин примером личной храбрости увлек товарищей в атаку.

После продолжительного лечения он был отпущен в годовой отпуск в Петербург, где и занялся литературной деятельностью.

В течение нескольких лет Гаршин пишет рассказы на материале собственных военных впечатлений: «Четыре дня», «Денщик и офицер», «Трус», «Из воспоминаний рядового Иванова» и др. Изображение войны в совсем не романтическом аспекте выдает личный опыт автора. Во всех рассказах герой, молодой человек, часто студент, своеобразный alter ego автора, от своего лица

рассказывает о происшествиях войны.

Часто используются дневниковые формы и другие приемы психологиче­ского повествования, вплоть до попыток передачи потока сознания, что придает повествованию достоверность и позволяет передать потрясенность человеческого сознания войной.

Героя рассказов Гаршина заставляет пойти сражаться чувство долга или героический жертвенный порыв: он движим «представлениями о геройстве, любви к родине и прочими такими вещами» . Однако, рассказывая о пережитом постфактум, повествователь находит иную формулировку: «ослепленный идеею» . Высокие гражданские чувства молодого человека воспринимаются его окружением как юродство. Воспоминание героя об этой оценке не случайно; на войне переосмысляются гражданские мотивы. Участвуя в боевых походах и сражениях, совестливый интеллигент не в состоянии осмыслить то, с чем приходится сталкиваться: жестокость офицеров, глупость некоторых приказов, презрение к солдатам, бессмысленность убийства людьми друг друга.

В повествовании сквозит непонимание происходящего, чувство собственной подневольности, подчиненности непонятной силе.

Сквозным мотивом этих рассказов становится попытка человека понять войну. Постижение ее затрудняется непреодолимой усталостью солдата, которая становится основным его состоянием. О солдатском быте, например, идет речь в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» . «Трудные переходы, пыль, жара, усталость, сбитые до крови ноги, коротенькие отдыхи днем, мертвый сон ночью, ненавистный рожок, будящий чуть свет» , — все это занимает большее пространство текста, подробно и зримо представляя читателю жизнь русского солдата на войнах XIX века. Однако кроме познавательной цели повествование о скудной еде, невыносимой жаре и страшной жажде мотивирует неразвитость солдат: ограниченность их сознания неизбежно сужает для них мир. Например, пейзажи в тексте даются только в восприятии героя-повествователя, размышления на отвлеченные темы свойственны тоже только ему.

Не только все время, но и все сознание обычного рядового солдата занято бытовыми трудностями. Стилистика описания более высоких событий передает сложность постижения их значимости. Вот, например, рассказ о присяге: «Знаменщик наклонил знамя; его ассистенты сняли чехол. Старая, полинявшая зеленая шелковая ткань забилась по ветру.

Мы стояли вокруг и, держа одной рукой древко, а другую подняв вверх, повторяли слова священника, который читал с листа старинную петровскую военную присягу. И после долгого перечисления случаев и мест службы его императорского величества: походов, наступлений, авангардий и ариергардий, крепостей, караулов и обозов, я услышал эти слова: «Не щадя живота своего», — громко повторили все пятеро в один голос, и, глядя на ряды сумрачных, готовых к бою людей, я чувствовал, что это не пустые слова» .

Политический смысл описываемой кампании словно неведом ее участникам, и автор сокрушается, что солдатам не было объяснено значение освободительного похода. «Знали мы только, что турку бить идем, потому что он много крови пролил. И хотели побить турку, но не только за эту, неизвестно чью пролитую кровь, сколько за то, что он потревожил такое множество народа, что из-за него пришлось испытывать трудный поход , билетным солдатам побросать дома и семьи и всем вместе идти куда-то под пули и ядра. Турка представлялся бунтовщиком, зачинщиком, которого нужно усмирить и покорить» . Главная вина турок, по чувству участников похода, заключается в том, что потревожен покой русских солдат, а не в завоевании Болгарии и вековом насилии над православной славянской страной. Между тем осмысленность действий облегчает человеку бытовые тяготы, к такому выводу приходит герой-повествователь Гаршина: «Мне случалось заметить, что простые солдаты вообще принимают физические страдания ближе к сердцу, чем солдаты из так называемых привилегированных классов… Для них, простых солдат, физические беды были настоящим горем, способным наводить тоску и вообще мучить душу.

Те же люди, которые шли на войну сознательно, хотя физически страдали, конечно, не меньше, а больше солдат из простых людей но душевно были спокойнее. Душевный мир их не мог быть нарушен избитыми в кровь ногами, невыносимым жаром и смертельной усталостью» . Это наблюдение подтверждает народнические воззрения Гаршина о необходимости просвещения в народной среде.

Если описанные тяготы походов все же представимы и даже вполне предсказуемы, то суть войны для читателя, по воле автора, выходит за рамки понимания. «Потрясенностью совести» вызваны метафизические представления о зле войны. Так, герой, размышляя о причинах военного похода, передает свои сомнения: «Зачем идти вам, тысячам, за тысячи верст умирать на чужих полях, когда можно умереть и здесь, умереть покойно…» Интересно, что эти фразы оформлены в тексте как прямая речь кладбища, мимо которого идут солдаты. Словно стремясь обойти смерть, они все равно идут к гибели. Парадоксальную эту ситуацию автор не может объяснить рационально и прибегает к мистической мотивации: «Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни.

Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, А тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий » . Образ кладбища, введенный в начале рассказа, становится символичным: война связана не с высокими представлениями о гибели, подвигах, патриотизме, и даже не с безмерной усталостью измученных людей, а со смертью. Понимание этого рождается в первом же бою. «…Было полное ясное сознание неизбежности и близо­сти смерти. И — дико и странно звучат эти слова — это сознание не останавливало людей, не заставляло их думать о бегстве, а вело вперед. Не проснулись кровожадные инстинкты, не хотелось идти вперед, чтобы убить кого-нибудь, но было неотвратимое побуждение идти вперед во что бы то ни стало, и мысль о том, что нужно делать во время боя, не выразилась бы словами: нужно убить, а скорее: нужно умереть» . Бой описан на предпоследней странице рассказа, предыдущие же двадцать шесть посвящены походу.

Таким образом, смысл произведения в целом заключается в осознании участником войны смысла происходящего. Но он не вмещается в рациональные представления о мироустройстве и противоречит здравым суждениям о человеке. Социальная проблематика и нравоописательная значимость рассказов Гаршина меркнут перед его способностью выразить потрясенность человеческого сознания.

Самый известный рассказ Гаршина о войне — «Четыре дня» , напечатанный в № 10 «Отечественных записок» за 1877 год. Автор сам был свидетелем страшного случая: во время наступления на поле боя был забыт раненый. Не в состоянии ходить, он четыре дня пролежал на жаре рядом с трупом убитого им солдата, поддерживая силы водой, найденной в чудом сохранившейся фляге. Наконец его обнаруживают свои.

В результате солдат лишился ноги.

Описанный случай исключителен, но сила рассказа Гаршина заключается не в своеобразии сюжета, а в передаче психологического состояния человека в столь чрезвычайной ситуации. Избранная Гаршиным форма повествования от первого лица — единственно позволяющая убедительно передать различия и нюансы состояний. За четыре дня герой испытывает разные эмоции: отчаяние сменяется надеждой, решимость бороться за жизнь до последних сил переходит в оцепенение, беспамятство соседствует с воспоминаниями, а прощание с близкими — с галлюцинациями.

Сознание раненого «мерцает», он не всегда понимает происходящее: «…Стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет… Боже мой, да ведь это я сам! Тихие, жалобные стоны; неужели мне в самом деле так больно? Должно быть. Только я не понимаю этой боли, потому что у меня в голове туман, свинец.

Лучше лечь опять и уснуть, спать, спать… Только проснусь ли я когда-нибудь? Это все равно» . Желание смерти как избавления от боли — вполне понятное состояние в такой ситуации ; поэтому самым страшным в ней оказывается работа сознания: «Лучше не шевелиться.

Пусть тело будет неподвижно. Как было бы хорошо остановить и работу мозга!» Но эта работа, мучительная и обнадеживающая, продолжается. Она зафиксирована в размышлениях о своем положении, а также, что крайне важно, в раздумьях об убийстве человека.

Ведь герой лежит под палящим солнцем около разлагающегося трупа убитого им толстого турка. «Сосед в этот день сделался страшнее всякого описания… Лица у него уже не было. Оно сползло с костей. Страшная костяная улыбка, вечная улыбка, показалась мне такой отвратительной, такой ужасной, как никогда, хотя мне случалось не раз держать черепа в руках и препарировать целые головы.

Этот скелет в мундире с светлыми пуговицами привел меня в содрогание. «Это война, — подумал я: — вот ее изображение»» . Герой не раз возвращается думами к соседу. Не бывшего врага видит он в лежащем рядом трупе, а «мертвого окровавленного человека» , чьего-то сына. Картина напрасно ожидающей матери предваряет понимание бесцельности убийства и ощущение соб­ственной вины: «Я не хотел этого.

Я не хотел зла никому, когда шел драться. Мысль о том, что мне придется убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как Я буду подставлять Свою грудь под пули.

И я пошел и подставил» . И далее: «Чем же он виноват? И чем виноват я, хотя и убил его?»

Гаршин не формулирует выводов о бесцельности или бесчеловечности войны. Он показывает лишь, насколько неизбежны вопросы морали для воюющего человека. Эти вопросы обнажают суть войны и заставляют увидеть в ней убийство.

Поэтому не «ужасы войны», как в известном стихотворении Некрасова, наиболее важны автору, а ее мистический ужас, которому сопротивляются человеческая душа и сознание, не будучи в состоянии его осмыслить.