Время и пространство в творчестве Гоголя
Над страницами произведений Гоголя можно думать бесконечно. Почему? Потому что мы и сегодня живем в гоголевской России.
Разве не о нашем времени написаны такие строки: «Хотелось бы мне рассмотреть поближе жизнь этих господ, все эти экивоки и придворные штуки — как они, что они делают в своем кругу…»; «Удивляет меня чрезвычайная медлительность депутатов. Какие бы причины могли их остановить?..»; «…ужас, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета» .
Разве не современным Чичиковым принадлежат
Не нынче ли сказано устами Собакевича: «Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье — фук!» .
Хотел Гоголь быть пророком в своем отечестве — он им и стал, но… двести лет спустя.
«Мы, Россия, вне времени», — заметил мыслитель. С этой точки зрения мы — современники Гоголя, а Гоголь — наш современник.
Русская жизнь предстала перед Гоголем в двуединстве трагического и комического, каковой она продолжает быть и сегодня.
Трагикомическая ситуация и жизни, и всего творчества
Разве не натянул нос призрак Акакия Акакиевича значительному лицу, когда содрал с него шинель на ночной петербургской площади у Калинкина моста?
Когда В. В. Набоков готовил к изданию в Америке свою рукопись о Гоголе, между издателем и писателем произошел такой диалог:
«- …нам нужен его портрет.
— Об этом я и сам думал, — сказал я. — Да, давайте дадим портрет гоголевского носа. Не головной, не поясной и прочее, а только его носа. Большой, одинокий, острый нос, четко нарисованный чернилами…»
Проект не состоялся. Пока. Может быть, главная книга Гоголя — повесть «Нос»?
Нос майора Ковалева вернулся в конце концов на свое законное место. А Нос-Хлестаков и Нос-Чичиков, пробыв недолгое время в провинциальных городах, исчезают в пространстве России. Мотив странничества, заданный мировой литературе Гомером, предполагал непременное возвращение домой. Мы не знаем, вернется ли домой Хлестаков, да и где его Дом? В Саратовской губернии?
В Петербурге? Никогда не вернется в маленькую горенку с маленькими окнами в неведомый город собиратель «бумажных», «несуществующих» душ Павел Иванович Чичиков. Оба они теряются в вечном русском хронотопе — в дороге.
Понятие «хронотоп» в литературоведческий обиход ввел М. М. Бахтин. «Существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе, мы будем называть хронотопом «. «Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем»
Великое множество нитей связывает пространство с временем. От абсолютного слияния до категорического размежевания, когда пространство остается неизменным, а время движется, меняется. Преодолеть земное пространство человек может. «Покорить» время — нет.
Опираясь на суждения М. М. Бахтина, можно говорить о двух «категориях» времени в художественной литературе: время определяется случайными сцеплениями обстоятельств, что придает повествованию авантюрный характер; время определяется закономерностями исторического развития, что порождает эпическую обстоятельность художественного произведения.
Время в комедии и поэме авантюрно. С главными героями происходят метаморфозы, внезапные виртуальные превращения. Но время и исторично, так как жизненный путь героев «вписан» в российскую действительность первой трети XIX века.
«Провинциальный мещанский городок с его затхлым бытом чрезвычайно распространенное место свершения романных событий в XIX веке, — пишет Бахтин. — Такой городок — место циклического бытового времени. Здесь нет событий, а есть только повторяющиеся «бытования». Время лишено здесь поступательного исторического хода, оно движется по узким кругам: круг дня, круг недели, круг месяца, круг всей жизни…» Круговое движение времени как бы замыкает «пространство», обрекая его на повторения.
Чем меньше по своим масштабам город, тем более он подчинен своему круговому хронотопу.
В «Ревизоре» на цикличность движения жизни указывают семейные обстоятельства трактирщика Власа: его только что родившийся сын тоже будет трактирщиком. Только что отъехал мнимый ревизор, как появился в городе другой, «приехавший… из Петербурга чиновник…» В «Мертвых душах» цикличность «организуется» системой приездов и отъездов Чичикова: в город и из города и наоборот — из города и снова в город; в поместье и из него. Все эти «круги» протекают во времени и замыкают пространство.
Время — категория абстрактная, и для его восприятия необходимы «знания» объективного мира, прямые и косвенные указания, характеризующие хронотопы.
Время и пространство, объединенные понятием хронотопа, находят реально-художественное воплощение и в мотиве дороги. Дорога у Гоголя — одна из существенных форм организации пространства. Но как только тот или иной герой оказывается в дороге, вступает в силу закон движения и, следовательно, закон времени, и дорога становится путем.
В поэме около пятидесяти упоминаний о дороге, движении и семь описаний-размышлений: количество переходит в качество и в финале звучит сакраментальный вопрос: «Русь, куда же несешься ты? дай ответ».
Всякая дорога, кроме дороги на кладбище, которая именуется «последний путь», предполагает движение из прошлого в будущее, из юности в зрелость, из зрелости в старость. И по той же русской дороге, где помчится птица-тройка, поедет то ли в Москву, то ли в Херсонскую губернию «рессорная небольшая бричка», которая привезет в русскую жизнь, русскую литературу новое лицо — «хозяина, предпринимателя».
Рассмотрев некоторые общие проблемы времени и пространства в «Ревизоре» и «Мертвых душах», обратимся к их конкретике в этих произведениях.
В комедии историческое время можно установить совершенно точно — 1831 год. Судья Ляпкин-Тяпкин служит с 1816 года, а находится при должности пятнадцать лет. Однако Гоголь постоянно напускает тумана, обращаясь к категории времени.
Если оперы «Роберт-Дьявол» Мейербера и «Норма» Беллини были написаны в 1831 году, то Роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский» — в 1829-м. Имя Сенковского — барона Брамбеуса — стало широко и даже скандально известно со времени начала редактирования им журнала «Библиотека для чтения», а это произошло в 1834 году. За год до этого появилась повесть Бестужева-Марлинского «Фрегат «Надежда»», а лабардан стал новинкой для гурманов в 1826 году.
Таким образом, точной «привязки» приезда в уездный город «инкогнито проклятого» нет.
Время в комедии движется по своему кругу весьма стремительно и в основном измеряется цифрою два. Второй месяц, как Хлестаков выехал из Петербурга, вторую неделю живет в гостинице. Марья Антоновна утешает маменьку: через два часа все узнаем, потом — через две минуты; дважды герой объясняется в любви двум женщинам; завтра или послезавтра, то есть через два дня обещает он вернуться. Герой пребывает в двух временных состояниях: без денег и с деньгами.
Пересчитав полученное, он мечтает о второй встрече с пехотным капитаном, который его «сильно поддел».
Гоголь, как представляется, благоговеет перед числом два. Но дело не только в нумерологии. Художественная модель мира писателя изначально дихотомична.
Ее составляют подлинность и призрачность, реальность и фантастичность, стихии лиричности и преобладающей прозаичности.
Конкретизируется эта идея в создании системы парных образов. Как в зеркале видят друг друга Бобчинский и Добчинский, дядя Миняй и дядя Митяй, Кифа Мокиевич и Мокий Кифович, Анна Андреевна и Марья Антоновна, Хлестаков и Ноздрев… Пару по принципу взаимодополнения создают Хлестаков и Чичиков — расточитель и приобретатель. Бинарную систему образов находим и в других произведениях Гоголя: два Ивана, Остап и Андрий, Пирогов и Пискарев, и т. д.
Парность героев усиливает их физическое присутствие на страницах произведений, уплотняет, но и расширяет пространство повествования. Хронотоп и удваивается, и раздваивается одновременно. Может быть, об этом эффекте следует сказать так: плоскостное изображение Гоголь превращает в голографическое.
В финале комедии, в «немой сцене» происходит мгновенное слияние времени и пространства — «абсолютный хронотоп», если так можно выразиться. И то и другое, слившись, остановилось: нет движения в пространстве, нет движения и во времени. Коллапс!
С временной координатой в поэме дело обстоит скверно. По приблизительным подсчетам Чичиков пробыл в городе около месяца. А вот какое это время года, год или даже десятилетие? Приезжает и уезжает собиратель «бумажных» душ в бричке, а не в возке, из окна дома Коробочки он видит не только всякую живность, но и «огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой». Следовательно, конец лета или начало осени.
Но когда Чичиков через три-пять дней вернется, то на другой день встретит Манилова. Оба господина «средней руки» — «в медведях, крытых коричневым сукном», а Манилов еще и «в теплом картузе с ушами». Зима?
Есть в поэме несколько временных ориентиров. Поэма Жуковского «Людмила», написанная в 1808 году, была в городе «непростывшей новостью». Чичиков, вошедший в славу, получил любовное послание, в котором его «приглашали… в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом».
Это дурно пересказанный фрагмент пушкинских «Цыган».
О чем жалеть? Когда б ты знала, Когда бы ты воображала Неволю душных городов! Там люди, в кучах за оградой, Не дышат утренней прохладой, Ни вешним запахом лугов…
Поэма была написана в 1824 году. Есть и другие «знаки» времени, свидетельствующие об эпохе царствования Александра I. Но вот губернские ведомости было разрешено издавать в 1838 году, в царствование Николая I. Вряд ли столичные газеты стали бы писать, что губернский город NN «украсился садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день».
Историческое время в России XIX века измеряется восшествиями на престол и сошествиями в могилу наших самодержцев. Применительно к поэме очень точно его определяет Ю. М. Лотман: «Неопределенное современное время».
Частное время, вписанное в циферблат исторического, измеряется сроком человеческой жизни. Это время, вернее, его движение обозначено системой образов помещиков, последовательностью их появления на страницах поэмы. Взятые все вместе, они составляют образ «человека умирающей души». В начале жизненного пути он беспечен и мечтателен, зовется Манилов.
Мысль о накопительстве становится смыслом жизни, и вот он уже Плюшкин, «человек мертвой души». Приобретение стало не содержанием, а мертвой формой жизни. Накопительство доведено до абсурда, до кучи всякого хлама, где все «гниль и прореха».
В схожую временну́ю стихию поместил Гоголь и чиновников. В молодости они «тоненькие», увиваются около дам. С годами становятся «толстыми», занимают места не «косвенные», а «прямые», приобретают «где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены».
Таким образом, время историческое и время частной жизни развиваются в одной и той же последовательности: от прошлого к будущему.
«Приметы времени раскрываются в пространстве» . Реальное пространство в комедии «Ревизор» ограничено «скверным городишкой», а в нем гостиницей и домом городничего. Но оно раздвигается за счет многих градообразующих «знаков», упомянутых в диалогах персонажей. Также пространственная координата комедии трижды расширяется за счет размышлений героев о Петербурге. Осип и Хлестаков «оглядываются» в недавнее прошлое, реальное и гротескно преувеличенное, а городничий — измышляет свое петербургское будущее.
Пространство расширяется в том числе и за счет времени.
В мечтаниях всех трех персонажей есть две «общие точки». Петербург дает ощущение возможности стать на более высокую ступень социальной лестницы. Осип мнит себя барином, Хлестаков — фельдмаршалом, Сквозник-Дмухановский — генералом, да еще при голубой ленте ордена Андрея Первозванного, которым награждаются, как и теперь, высшие чины России. Вторая «общая точка» — гастрономического толка.
Осип вспоминает, что «иной раз славно наешься, а в другой чуть не лопнешь с голоду»; Хлестаков ест воображаемый суп из Парижа и арбуз в 700 рублей, а городничий мечтает о двух рыбицах: ряпушке и корюшке.
Пространство у Гоголя непременно «уплотняется», конкретизируется вещами, предметами, явлениями, с одной стороны, и расширяется до неопределенных размеров — с другой. «Скверный городишко» находится где-то между Пензой и Саратовской губернией. Но где? О географическом местоположении губернского города NN тоже гадать бесполезно. «Не в глуши, а, напротив, недалеко от обеих столиц» располагает его автор в поэме «Мертвые души». Вымышленный, но типичный город Гоголь связывает с другими реальными городами и губерниями, которые составляют фон для восприятия «несуществующего», «бумажного» города.
Около пятнадцати топонимов названы в поэме. Но все они — и прежде всего «экзотические» Усть-Сысольск, Весьегонск, Царевококшайск — расположены как раз далековато от столиц. Только Рязанская губерния, где побывал Чичиков, близка к Москве.
И, конечно же, Петербург, не раз упоминаемый; Петербург, где мыкает свою нужду в ожидании монетизации льгот капитан Копейкин.
Город NN «никак не уступал другим губернский городам». Река делит его на две части, город «просекают улицы, широкие как поле». В городе есть гостиный двор, казенные фабрики, богадельня, театр, типография, многочисленные заборы «с известными заборными надписями», есть гостиница с трактиром, питейные заведения и другие блага цивилизации. Все, как и нынче.
Даже вывески «иностранных предпринимателей»!
Жизнь не бурлит на улицах города, когда в него въезжает бричка Чичикова. Четыре фигуры позволяет нам разглядеть писатель. Город — мертв, пространство — пусто, пустота — безмерна. Только раз встрепенется город, узнав о чичиковской «негоции».
Известие о мертвых душах «оживило» «мертвый», «дотоле, казалось, дремавший город». «Вылезли из нор все тюрюки и байбаки…» «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович… в гостиных заторчал какой-то длинный, длинный…» «На улицах… заварилась каша…» Но ведь не поедут ни губернатор, ни прокурор в гостиницу к Чичикову, чтобы узнать все из первых рук. Нет! Все выльется в суету разговоров и предположений самых фантастичных.
Фантастическое в умах обитателей порождено не только «чрезвычайным происшествием!», «неожиданным известием!», но и самим городом. Только на миг Гоголь позволит за личиной увидеть его ирреальную, миражную суть. «Тень со светом перемешались совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было и вовсе…
Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особого рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам».
Такое впечатление, что Гоголь здесь описывает не губернский город, а Петербург, причем тот «умышленный» Петербург в районе Сенной площади, который позже воссоздаст автор «Преступления и наказания». Фантасмагория столицы, петербургский европеизм дальним и искаженным отсветом доходит до «глубины России».
Г. А. Гуковский отметил, что все персонажи «Мертвых душ» не портреты, а сущности. Это же можно сказать о Хлестакове, да и отчасти о других героях Гоголя. А «сущности» способны преодолевать пространство и проходить сквозь время неизменными.
Миновались Русь, царская Россия, Советский Союз. Но и сегодня по пространству России толкутся Сквозник-Дмухановские и Ляпкины-Тяпкины, Держиморды и Свистуновы, Собакевичи и Ноздревы, Хлестаковы и Чичиковы… А в Петербурге по Вознесенскому проспекту к Мариинскому дворцу и по Шпалерной к Смольному проезжает в иномарке Нос!
Примечания
(1 votes, average: 5,00 out of 5)