Героиня трагедии Софокла «Антигона»
После гибели в поединке своих братьев Этеокла и Полиника, из коих один был фиванским царем и удостоился от города подобающих похорон, а другой, желая оспорить власть, привел к Фивам аргосское войско и остался после гибели без погребения по приказу унаследовавшего престол Креонта, шурина Эдипа, А. решает, презрев приказ владыки, почтить погибшего брата похоронами и делится замыслом со своей сестрой Исменой. Та не в состоянии нарушить запрет, страшась обещанной кары.
Возможно, это противопоставление двух сестер в какой-то мере подсказано
Вскоре один из них приводит А., и она не отрицает совершенного.
Спор между правителем и Антигона одна из самых напряженных сцен в греческой трагедии. На слова Креонта, уверенного, что вражда сохраняется и после смерти, А. отвечает своей знаменитой репликой: «В моей природе — делить любовь, а не вражду».
Сестра
А. уводят; она оплакивает свою участь, обрекающую ее на брак с Аидом, и — хотя весь город сочувствует ей — до конца остается в одиночестве.
Ж.-Ф. Лагарп высказывал недоумение по поводу отсутствия любовной темы в трагедии, казалось бы, намеченной взаимоотношениями А. и Гемона. А.-В.
Шлегель, напротив, восхищался цельностью героической натуры, которая потерпела бы ущерб, если бы страсть могла заставить героиню цепляться за жизнь.
Финал трагедии — наказание Креонта, которого удается — слишком поздно! — переубедить слепому прорицателю Тиресию: конец дня уже не застает в живых ни его сына, ни жены, и его гордый дух сломлен навсегда. Смелая реконструкция Ф. Ф. Зелинского предлагает считать прообразом софокловой трагедии «Элевсинцев» Эсхила, где Тезей и Геракл уговаривают Креонта простить А. и героиня выходит замуж за Гемона. В принципе к образам трагедии возможны два подхода: первый — безусловно разделяемый самим автором — делает А. единственной и главной героиней трагедии, вызывающей восхищение своей жертвенностью и благочестием; это подчеркивается тем, что А. меньше присутствует на сцене и говорит, чем Креонт.
Этот подход вполне естествен и традиционен. Г. Федотов даже считал, что в античности, вообще не знавшей человеческой свободы в полном смысле этого слова, А., быть может, единственное ее проявление. Второй — экстравагантная позиция Гегеля — заключается в том, что А. и Креонт равноправны и являются в равной степени трагическими образами, поскольку они представляют собой воплощение равнозначных принципов — родственного долга и верности государству .
Ф. Ф. Зелинский по поводу такого рода интерпретаций отмечает: «А. много и много раз была ведена на смерть, не только на городских площадях и в государственных темницах, но, что еще хуже, — ив тихих умственных лабораториях мыслителей и писателей».
В. Н. Ярхо видит в образе А. угаданный Софоклом задолго до кризиса конфликт между индивидуальными силами, развязанными афинской демократией, и интересами государства, охранять которое они призваны и на которое они покушаются в своем неограниченном самоутверждении. Довольно интересна интерпретация в современной французской философии : «Беспомощная в своем действии, она возвращается в пропасть, к аду и подземному миру, который есть, по существу, ее собственное место. Она — фигура падения, упадка, она движется вниз и увлекает за собой всю семью, вплоть до Гемона…»
Насколько это не похоже на замысел Софокла и на его исполнение! Очевидной слабостью подобных интерпретаций является то, что образ А. привлекается лишь как иллюстрация, без стремления понять творческий замысел Софокла и его трагедию. Влияние А. на позднейшую античную литературу невелико; для новой оно гораздо значительнее . А.-В.
Шлегель считал, что одного образа А. достаточно, чтобы положить конец банально-слащавым представлениям об античности.