Оправдание Пруткова
Cекрет происхождения и загадка живучести
Один из самых знаменитых русских литераторов XIX века Козьма Прутков — не личность, а произведение. Над его созданием потрудились четверо братьев Жемчужниковых и их кузен Алексей Константинович Толстой.
В социальном плане все они были аристократами, столичной «золотой молодежью», русскими денди, но не без изъяна: по материнской линии происходили из Перовских — незаконнорожденных отпрысков некогда могучего украинского клана Разумовских, фаворитов и просвещенных сановников елизаветинско-екатерининской
В этом противостоянии отцовскому началу заключается фокус происхождения маски Козьмы Пруткова. Молодые, веселые, талантливые бездельники-аристократы тяготились
Притом мистификация была коллективной — не суммой, а произведением от умножения талантов всех ее участников!
Памятник Козьме Пруткову в Брянске
Имей творческое наследие Козьмы Пруткова только юмористический характер или только сатирический, ему было бы суждено вежливое забвение . Но Пруткову присуще нечто большее — субстанциональный комизм. Под комизмом следует понимать не технику осмеяния или обличения, а некую особую оптику и слегка контуженное мироощущение — когда странно ВСЕ или так смешно, что вдруг становится жутко . Чувство юмора увлажняет мир и делает его сочным . Сатира всегда социальна и потому стремительно устаревает. Пересыхает и юмор.
И только комизм высокой пробы способен противостоять действию времени.
Козьма Прутков оттого и жив, что это не российский тупой штатский генерал середины XIX века, а самонадеянный, самодовольный и простодушный ДУРАК на все времена. Более того: каждый из нас, если наблюдателен и совестлив, способен разглядеть в Козьме, как под увеличительным стеклом, собственную дурь и над собой посмеяться. Потому что нет для человека ничего более естественного, чем быть дураком, — но необходим ум, чтобы это осознать, и талант, чтобы это ощутить и передать. Давно замечено, что чувство смешного сильно отличается у англичанина, француза, немца, еврея, украинца, русского и т. д., а у каких-то народов оно вообще недоразвито, по чьим-то меркам. И в этом, наряду с отношением к смерти , состоит один из главных секретов национальной жизни.
Именно поэтому присутствие такого важного дурака как Козьма Прутков в такой серьезной и драматичной культуре как русская попросту бесценно. Изымите его из русской классической литературы XIX века — и многие ее краски изменят тон, акценты сместятся, от обилия страданий, пафоса и диктатуры серьезности разовьется кислородное голодание, неизбежно разрешающееся зевотой. А ведь об этом предупреждал моралист Ларошфуко: серьезность есть таинство тела, призванное скрыть изъяны духа.
Знанием этого обладал в высшей степени Пушкин, равно способный к смеху, плачу и поступку. Жертвой отказа от пропорции слез и смеха пал гениальный Гоголь. И тогда в культуру ринулись поповичи и их пастыри с судьбоносными «вопросами» социального толка.
Аттестуя себя «врагом всех так называемых вопросов», Прутков выступал не только как ретроград и мракобес. Своим талантливым идиотизмом он обеспечивал существование в русской культуре оправданного пафоса и неподдельной серьезности. Потому что все, к чему Прутков смел примкнуть или о чем способен был рассуждать, заслуживало осмеяния и разрешалось освобождающим смехом… читателя. Не случайно статью о Козьме Пруткове для «Энциклопедии» Брокгауза и Эфрона написал философ и поэт Владимир Соловьев — отец религиозной философии нашего Серебряного века, предтеча русской символистской поэзии и одновременно горячий почитатель комического творчества А. К. Толстого .
Швец, жнец и на дуде игрец
Универсальность дарования входила в замысел образа Козьмы Пруткова. Братья Жемчужниковы и Алексей Толстой изначально решили, чтобы их герой проявил и утвердил себя на всех поприщах и во всех жанрах — тем подвел бы пародийный итог литературного и умственного развития своего века.
В «допрутковский» период все начиналось как литературная игра: почеркушки, альбомные стишки, шутливая переписка, буриме , скетчи для домашних представлений , розыгрыши и пародии. А пародировать было что. После смерти Пушкина, покуда николаевский «застой» плавно перетекал в николаевскую «реакцию», словесность словно растерялась.
Белинский только набирал силу, Гоголь оказался в Риме, Лермонтов на Кавказе. Вкусы диктовал доброхотный надзиратель за Пушкиным, успешный журналист, беллетрист и консультант тайной полиции Булгарин. В поэзии царил убежденный романтик Бенедиктов.
Театральную сцену заполонили пьесы плодовитого Кукольника и простодушные водевили…
В авторских предисловиях к первым публикациям Козьмы Пруткова в 1854 году так говорится о мотивах и характере его творчества:
«Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!.. Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий!.. Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех; — этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между других поэтов порознь, оказались совмещенными во мне едином!..
Прийдя к такому сознанию, я решился писать. Решившись писать, я пожелал славы. Пожелав славы, я избрал вернейший к ней путь: подражание именно тем поэтам, которые уже приобрели ее в некоторой степени».
И братья Жемчужниковы с Алексеем Толстым принялись самозабвенно передразнивать все зашедшие в тупик литературные стили и выродившиеся речевые нормы: бессмыслицу официального и канцелярского стилей, страсти-мордасти романтических поэтов, рабское подражание античности поэтов-классицистов, мелодекламацию приверженцев «чистого искусства», философствование «любомудров», сусальность славянофилов, невнятицу «тихих лириков», увлечение баснями «дедушки Крылова» и экзотическими переводными балладами.
Надо сказать, что удачная пародия — весьма трудный, интеллектуальный жанр. Подобно карикатуре или шаржу в изоискусстве, она высвечивает и выпячивает наиболее характерные черты пародируемого образца .
Таким образом, набив руку, Алексей Жемчужников и Алексей Толстой решают выйти из тени на свет, но покуда анонимно — как «Y и Z». В январе 1851 года им удалось организовать постановку на сцене главного театра страны, императорского Александринского, сочиненной ими издевательской пародии на самый популярный драматический жанр того времени — водевиль. Дремучее простодушие цензоров, театральных деятелей, публики, рецензентов было таково, что за исключением критика Аполлона Григорьева все восприняли представление всерьез — к вящей потехе авторов пьесы и их друзей. Почтивший премьеру своим присутствием Николай I был возмущен: «Много я видел на своем веку глупостей, но такой еще никогда не видал».
На следующий же день царь запретил пьесу своим «высочайшим повелением». Повторно она увидела свет лишь тридцать три года спустя… Братья Жемчужниковы авторство злополучной комедии «Фантазия» приписали задним числом Козьме Пруткову, включив ее в первое издание его «Полного собрания сочинений».
Лиха беда начало. Летом того же 1851 года Алексей Жемчужников, теперь уже в соавторстве с братом Александром, написал три идиотские басни, к концу года опубликованные в журнале «Современник», — и вновь анонимно. Эти басни также задним числом также приписали Козьме Пруткову.
На этом «допрутковский» период заканчивается. Братья созрели и осмелели. К лету 1853 года все было готово для небывалой мистификации.
Оформился образ Козьмы Пруткова , был готов корпус произведений во всех жанрах — лирика, драматургия, афоризмы, эпиграммы, басни, «гисторические» анекдоты , был готов даже литографированный портрет этого фиктивного персонажа! Братья-мистификаторы намеревались с ходу издать отдельной книгой «Собрание сочинений» никому не популярного автора, претендующего на роль великого поэта и мыслителя.
Но оглушительному дебюту помешал так называемый дух времени, принявший обличие дурацкого случая. Почуяв издевку, ополоумевшая цензура запретила печатать портрет автора, что помешало выходу книги. Чтобы спасти затею, авторы Козьмы Пруткова отдали все подготовленные ими материалы журналу «Современник».
Поэтому на протяжении следующего 1854 года Сочинения Козьмы Пруткова публиковались «в розницу», в сатирическом отделе «Литературный ералаш» ежемесячного журнала. Эти публикации пользовались огромным успехом среди просвещенной публики и в литературных кругах, но началась Крымская война — и читающей России сделалось не до того. Не до того стало и авторам, скрывшимся под маской Козьмы Пруткова.
Только через шесть лет Козьма смог вновь взяться за перо.
С 1860 по 1863 год его произведения периодически появляются на страницах сатирических журналов «Свисток» и «Искра». Читающей публике они пришлись по вкусу. Возникла мода на подражания Козьме Пруткову, в результате чего стали появляться у него литературные двойники и самозванцы.
Постоянно «нарушал конвенцию» неугомонный Александр Жемчужников, самоустранился Алексей Толстой. Поэтому координатор и мозг всей мистификации Владимир Жемчужников, по договоренности со старшим братом Алексеем, решил в январе 1863 года похоронить Пруткова. Гражданская панихида по никогда не существовавшему и безвременно почившему литератору и государственному деятелю сопровождалась публикацией пышного некролога, а также биографических сведений и ряда посмертных находок .
После чего вновь наступила затяжная пауза, чреватая забвением для Козьмы Пруткова. Лишь два десятилетия спустя, в совершенно иную эпоху, Прутков опять воскрес и вернулся к читателям окончательно и навсегда. Дело его жизни благодаря усилиям Владимира и Алексея Жемчужниковых было завершено и увенчано триумфальным изданием в 1884 году «Полного собрания сочинений» покойного поэта.
Только до тысяча девятисот семнадцатого года оно переиздавалось двенадцать раз и бессчетное число раз — в советское время, в значительно расширенном и дополненном виде . А такая судьба бывает только у писателей-классиков.
Козьма Прутков в лицах
Было бы неразумно расчленять творческое наследие Козьмы Пруткова — растаскивать его по авторам и соавторам. В том виде, в котором оно представлено в ПСС 1884 года, оно цельно, внутренне непротиворечиво и по-своему совершенно. Главная заслуга в этом принадлежит Владимиру Жемчужникову , его вкусу и редакторскому таланту. Именно благодаря ему Козьма Прутков воспринимается как живое, реально существовавшее лицо.
Именно он отсеял и отсек все слабое и «неканоническое», недостойное или нарушавшее логику образа и характера. За самоуправство досталось среднему брату Александру — печатные «сашинькины глупости» Владимир ревниво преследовал, как ересь, и подавляющую их часть не включил в ПСС Пруткова. И надо сказать, в целом он был прав.
Еще Владимир был пародистом от Бога, и все свое исключительное дарование он безраздельно пожертвовал Козьме Пруткову.
Его старший брат Алексей являлся инициатором той литературной игры, что привела к возникновению Пруткова. Чаще всего он выступал соавтором — то брата Александра, то Алексея Толстого. Втайне ему хотелось стать самостоятельным серьезным поэтом вроде Некрасова — после «кончины» Пруткова он и сделался его бледным подражателем.
Лучше всего у Алексея получалось искрометно импровизировать на людях или в команде. Благодаря этому в молодые годы его склонность к нравоучительности привела к рождению блестящего жанра прутковского афоризма — пожалуй, самого неустаревающего в творческом наследии Козьмы Пруткова.
Александр Жемчужников из всех братьев был самым большим шутником, снобом и шалуном . Все три брата смолоду были камер-юнкерами при дворе, на службу ходили в Сенат или Государственный совет. Только Владимир и Алексей вышли в отставку в 1857 и 1858 годах, а Александр, перебесившись, дослужился до должности виленского губернатора. В молодости он был самым веселым из них, отчаянным и артистичным.
Это ему принадлежит честь разработки жанра прутковской басни и участие в написании двух пьес . Еще для одной прутковской пьесы Александр привез из Тобольска, где ему довелось служить, куплеты того самого Ершова, что прославился сказкой о «Коньке-Горбунке» . И все же братья не всегда справедливы были к Александру, о чем свидетельствует в частности замечательное бурлескное стихотворение «При поднятии гвоздя близ каретного сарая» — вполне прутковское и предвосхищавшее неподражаемый юмор питерских обэриутов — Хармса, Олейникова, Заболоцкого.
Четвертым Жемчужниковым, поучаствовавшим в «прутковиане», был Лев Жемчужников — Художник, создавший с двумя приятелями тот самый злополучный портрет поэта, из-за которого выход книги Пруткова оказался отсрочен, по целому ряду причин, на тридцать лет. Он единственный из братьев не пошел служить, был народолюбцем и украинофилом, делал зарисовки на боевых позициях в Крыму, похитил крепостную крестьянку и женился на ней, дружил с Шевченко и передвижниками, поддерживал лучшего русского баталиста Верещагина и консультировал знаменитого собирателя Третьякова. Короче, прожил яркую самостоятельную жизнь — да вот только в историю искусств вписал свое имя петитом, если не нонпарелью.
И относительно ярма госслужбы, которым так тяготились его братья: ну а не будь у Жемчужниковых отрицательного чиновничьего опыта — смогли бы они создать убедительный образ Козьмы Пруткова? Работой против воли и наклонностей тяготились Гоголь, Чехов и Кафка — а что из этого в результате вышло! И знает ли человек, что есть благо для него?!
Единственным «родителем» Пруткова, не попавшим в его тень, был переросший собственное создание и стоящий особняком писатель-классик Алексей Константинович Толстой . Его отцом был граф, брат выдающегося художника Федора Толстого. С девятилетнего возраста будущий писатель дружил с будущим царем Александром II, подростком встречался с Жуковским, Пушкиным и Гете, а заменивший ему отца Антоний Погорельский был автором замечательной сказки «Черная курица, или Подземные жители». Учился он и дружил с московскими «архивными юношами» — будущими «любомудрами» и дипломатами.
В двадцать лет Алексей Толстой — сотрудник русской дипмиссии во Франкфурте, в двадцать три — императорской канцелярии, в двадцать шесть — камер-юнкер при дворе , в тридцать четыре — церемониймейстер, сразу после воцарения Александра II — его флигель-адъютант. И только после смерти zысокопоставленных дядьев и властной матери, когда ему перевалило уже за сорок, он смог, как и братья Жемчужниковы, выйти в отставку. В письме царю он мотивировал это тем, что творчество и служба — вещи несовместные. Царь-Освободитель отпустил его еще и потому, что Толстой постоянно надоедал ему своим заступничеством за опальных литераторов — Тургенева, Шевченко, Чернышевского.
При том, что Толстой органически не мог принадлежать никакому политическому лагерю, он последовательно разошелся с «любомудрами», революционными демократами из «Современника», славянофилами. Он гнул подковы, скручивал кочерги, метал двухпудовую гирю через конек крыши своей усадьбы, убил сорок медведей; по утрам, прежде чем отправляться на службу, купался в проруби на Неве; пытался ополченцем повоевать с англичанами и французами в Крыму, да не успел; любил удаль, русские песни, однако был душевно хрупок, перед женщинами с характером беспомощен — и умер, помешавшись на спиритизме, от передозировки морфия . Но покуда в жилах играла молодость, он так же «графоманил», как Алексей Жемчужников, так же «бузил», как Александр, и не было бы без его участия никакого поэта Пруткова и таких его абсолютных шедевров как «Юнкер Шмидт» и «К моему портрету». Замечательные комические сочинения, имевшие громкий резонанс и ставшие русской классикой, выходили из-под пера Толстого и после расставания с Прутковым …
Без Крылова, «Горя от ума», «Недоросля» и забытых нынче авторов не было бы Пруткова, но без него, в свою очередь, кое-чего не написали бы Достоевский, Щедрин и Чехов, обэриуты начинали бы с чистого листа, невозможен был бы «Милицанер» недавно почившего поэта-концептуалиста Пригова, да и вся русская культура выглядела бы несколько иначе — намного суше. А всякий российский чиновник ходил бы гордо, как земли пуп — по-древнегречески: «омфалос».
Игорь Клех, Прозаик, эссеист, лауреат литературных премий, в том числе — имени Ю. Казакова
(1 votes, average: 5,00 out of 5)