ПРЕДЧУВСТВИЕ ТОТАЛИТАРИЗМА
Из материалов к уроку по роману Е. Замятина «Мы»
Мы знаем, что одной из главных ценностей человечества является социальная справедливость. Она мыслится как предоставление каждому человеку примерно одинаковых условий жизни. Чем больше единства в окружающих людей обстоятельствах, тем выше уровень социальной справедливости.
Значит, кроме рационализации жизни, еще одним способом усиления социального начала человека является большее единообразие жизни всего общества.
Но не менее важным в жизни человека является начало, раскрываемое
Власть предержащие не позволили своему народу услышать
В представленном Замятиным Едином Государстве дело, по крайней мере, обстоит честнее. Здесь духовная сфера человека безо всякого фарисейства объявляется атавизмом. У человека нет даже своего имени. Оно заменено номером .
Главная забота идеологов Единого Государства — устранить противоречивость человеческой природы: с одной стороны — за счет рационализации и логизации жизни ограничить развитие животного начала в человеке; с другой стороны — под лозунгом достижения социальной справедливости почти полностью изъять из жизни индивидуальное начало. Ответственным за проведение данных операций является высший иерарх. В романе он именуется «Благодетель». Согласно букве конституции, должность его выборная. Но в реальности ежегодные выборы превращаются в фарс.
Благодетель — фактически безграничный правитель, гарант Единого Государства, тот же немецкий фюрер или наш отечественный Иосиф Виссарионович, преклонение перед которым начинают воспитывать с детства.
Главным общественным институтом Единого Государства служит профессиональная охранка, именуемая у Замятина Бюро Хранителей. Она опирается на «армию» добровольных помощников . Доносительство — важнейшая часть Государственной Машины, уклонение от него карается смертной казнью. Правда, «исправительных» учреждений в Едином Государстве не предусмотрено: любое отклонение от принятых норм карается смертью.
Единое Государство, сколько можно судить, вообще питает слабость к высшей мере наказания.
Д-503 — один из известнейших, авторитетнейших нумеров в стране. Тем не менее даже он не может перебороть в себе с детских лет въевшееся заискивание не только перед Благодетелем, но и перед любым Хранителем: «Да, кстати, теперь вспомнил; этот вчерашний, дважды изогнутый, как S, кажется, мне случалось видать его выходящим из Бюро Хранителей. Теперь понимаю, отчего у меня было это инстинктивное чувство почтения к нему и какая-то неловкость…»
Нужно заметить, что доносить в Едином Государстве полагалось обо всем — даже и в том случае, когда речь шла только о намерениях («В Медицинском Бюро у меня есть один врач — он записан на меня. И если я попрошу, он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. Ну?
Я понял. Я наконец понял, куда вела вся эта игра.
— А вы знаете, что, как всякий честный нумер, я, в сущности, должен немедленно отправиться в Бюро Хранителей и…»).
Естественно, столь высокая концентрация социальности в Едином Государстве не могла не деформировать такие важные формы человеческой жизни, как нравственная и духовная. Об изменениях в нравственной сфере уже говорилось, деформацию духовной сферы можно видеть на примере искусства. Д-503 рассуждает: «Я думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая, великолепная сила художественного слова тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал о чем ему вздумается.
Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег и заключенные в волнах миллионы килограммометров уходили только на подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шепота волн добыли электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя мы сделали домашнее животное; и точно так же у нас приручена и оседлана когда-то дикая стихия поэзии. Теперь поэзия — уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия — государственная служба, поэзия — полезность».
Замятину изумительно удалось показать общую «бесстрастность» технического прогресса по отношению к гуманистической составляющей цивилизации как таковой.
В Едином Государстве нет семьи — этой столь привычной, самой простой социальной клеточки общества. Отцы-основатели сочли, видимо, что от нее будет больше вреда, чем пользы. Чувство ребенка к родителям или — обратно — родительское чувство, любовь между мужем и женой слишком сильно развивали душу человека.
Устранение семьи переводило понятие «душа» в состав реликтовых.
Здесь надо принять во внимание следующее. Главный персонаж романа «Мы» — инженер, математик. Замятин делает акцент скорее даже на втором: математика — самая абстрактная из наук; при общественном укладе — рационалистическом и механистическом — данные склонности Повествователя делают его человеком, который работает в режиме наибольшего благоприятствования.
Роковая встреча с I-330 заставила, как говорит сам герой, «потерять руль». А произошло вот что. Д-503 будто бы раздвоился: на одном полюсе — прежний Д-503, характер, в котором социальное начало получило такое развитие, которое почти полностью заглушило животное и индивидуальное. На другом полюсе — животное и индивидуальное.
До встречи с I-330 герой понимает себя единственно в своей социальной типичности. После встречи происходят изменения: «Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, — это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот Я — перед зеркалом.
И первый раз в жизни — именно так: первый раз в жизни — вижу себя ясно, отчетливо, сознательно, с изумлением вижу себя как кого-то «его». Вот я — он: черные, прочерченные по прямой брови; и между ними — как шрам — вертикальная морщина . Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи; и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там. И из «там» — из «там» я гляжу на себя — на него, и твердо знаю: он — с прочерченными по прямой бровями — посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я — не он…»
Приходится ли сомневаться в том, что открытие собственной многомерности , далось Д-503 нелегко: «Мне было жутко остаться с самим собой или, вернее, с этим новым, чужим мне, у кого только будто по странной случайности был мой номер — Д-503». Целиком занятый теперь, что называется, личными проблемами, Д-503 впервые в жизни нарушает предписания долга. Получая фиктивную справку о болезни, он первым делом испытывает такие переживания: «Я крал свою работу у Единого Государства, я — вор, я — под Машиной Благодетеля.
Но это мне — далеко, равнодушно, как в книге… Я взял листок, не колеблясь ни секунды; я — мои глаза, губы, руки; я знал — так нужно…»
Обратим внимание: Д-503 испытывает ужас сначала по соображениям морали, и только затем наступает черед боязни физического уничтожения. Решение же принимает уже не социальная типичность, а индивидуальность: «Я — мои глаза, губы, руки».
Впрочем, неверно было бы думать, что новый характер Повествователя после открытия в себе противоречивости человеческой природы теперь начнет триумфально теснить прежнего Д-503. Как говорится, привычка — вторая натура. Так что верх иногда берет именно тот, прежний характер. С каким восхищением, например, встречает он весть о намечающейся Великой Операции : «Вы дома, да, — в восторге кричит он в телефонную трубку, обращаясь к I-330. — Вы читали, вы читаете?
Ведь это же, это же… Это изумительно!»
Прямо скажем, восторги эти действуют на читателя, ожидающего совсем другого продолжения, как холодный душ. Неужели все пережитое прошло для Повествователя бесследно? Но, с другой стороны, поразмыслив, понимаешь причину столь странной реакции персонажа: ведь в газете обещают осуществление того самого социального идеала, который так долго вынашивался у правителей Государства и самого Д-503 : «Вы — совершенны, вы — машиноравны, путь к стопроцентному счастью свободен».
Приходит I-330, стремится переубедить и в конце концов переубеждает возлюбленного. Впрочем, этот вывод не совсем точен. Самое большое, что I удалось добиться, так это возвращение Д-503 к точке колебания.
Нетрудно заметить, что, изображая любовь Д-503 к I-330, писатель акцентирует в ней страстное, животное начало. С этой точки зрения недвусмысленна уже портретная зарисовка женщины: «И тотчас же эхо — смех — справа. Обернулся: в глаза мне — белые, необычайно белые и острые зубы, незнакомое женское лицо». Впоследствии эта деталь воспроизводится неоднократно: «Это — самая моя любимая… — и вдруг будто спохватилась — укус-улыбка, белые, острые зубы…»
С этой точки зрения чувство Повествователя к I-330 изображено весьма ярко. Пожалуй, даже таким, каким оно исключительно как животное и страстное не бывает. Здесь явно не обошлось без участия духовного начала любви. Очень часто думают, что страсть — это самая низшая, изначальная из сторон любви. Однако она чаще всего оказывается как раз чем-то высшим, итожащим все остальные стороны отношений между мужчиной и женщиной.
Тогда это облагороженная, истинно человеческая страсть. Вот именно такую страсть и рисует у Д-503 автор. Оттого, кстати, изображение ее не пошло.
Выдающийся инженер после встречи с I-330 должен был поднять свою духовность на новую высоту. А этого можно было достичь на пути усиления индивидуального начала жизни. В том же самом был сокрыт залог неформального соединения с I в семье.
Так что всепоглощающее чувство главного персонажа к I — это средство растипизации, возвращение к природе человека со всею ее многогранностью и гармоничностью.
Любовь как физиологическое явление Д-503 мог испытать со всеми женскими нумерами, которые были «записаны на него». Тем, что называется «женским началом», вполне могла обогатить его жизнь 0-90. I-330 оказалась особенной именно потому, что прежде всего была сама собой, не похожей на остальных и потому сумевшей пробудить в нем разом все: и страсть, и душу, и дух.
Благодетель. Почему Д-503 столь пассивен в столкновении с ним? Новые взгляды, что начали произрастать в нем после встречи с I-330 и под ее влиянием, еще не успели окрепнуть.
Кроме того, не следует недооценивать и силу инерции верноподданничества. Благодетель же — опытный оратор, и обоснование необходимости тоталитаризма, к которому приходит любая политическая система, полагающая в социальном начале человека конечную истину жизни, производится им доказательно .
Столь же слабодушен Повествователь и в сцене прощания с I-330. Будто бы и на самом деле никакой духовной работы после встречи с нею в нем не протекало и он на самом деле в течение трех месяцев жил одной только страстью к ней — и ничем больше. Во всяком случае, никакой способности разобраться в том сложнейшем клубке противоречий, в котором приходилось жить и действовать I , Повествователь не показал.
На улице — революция, а он «шестнадцатилетне наивно» копается в личных проблемах . Та же хочет видеть в нем соратника:
«»Мы пока знаем, что нет последнего числа. Может быть, забудем. Нет: даже наверное — забудем, когда состаримся, — как неминуемо старится все. И тогда мы — тоже неизбежно вниз — как осенью листья с дерева — как послезавтра вы…
Нет, нет, милый, — не ты. Ты же — с нами, ты — с нами!»
Разгоревшаяся, вихревая, сверкучая — я никогда еще не видел ее такой, — она обняла меня собою, вся. Я исчез…»
«Исчез», опять утонул в страсти… Отчего же Замятин так упорно не хочет показать, как происходило развитие самой духовной сферы Повествователя? Ведь Д-503 отнюдь не мальчишка, а зрелый, сложившийся человек, к тому же — такой рационалист!
Понять это нелегко. Но все же попробуем.
Итак, I-330 ждет от своего возлюбленного деятельного участия в революции, а вместо этого видит перед собой неврастеника:
«I сидела за столом. Я кинулся к ней.
— Ты, ты! Я был, я видел твою комнату, я думал, ты…
Но на полдороге наткнулся на острые, неподвижные копья ресниц, остановился…. Из зеркала на меня — острый, насмешливый треугольник бровей, приподнятый вверх, к вискам. Она обернулась, что-то сказать мне, но ничего не сказала».
На следующее Утро Д-503 пойдет в Бюро Хранителей, чтобы донести на возлюбленную. Так вот, в целом нелогично, заканчивается история любви Повествователя. Вероятно, Замятину важней была эта трагическая нота, усиливающая воздействие идеи романа.
Какой же мощью должен обладать тоталитаризм, если даже столь выдающийся ученый, как Д-503, при самых что ни на есть благоприятных обстоятельствах не может постигнуть его ущербности и превратиться в соратника I! Трагический конец больше соответствовал цели писателя, его стремлению предупредить людей об опасностях, которые таит в себе социально-технократическая эпоха: в том случае, когда цельность личности начинает трещать под прессом тоталитаризма.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)