Очерк «В тылу, как в бою»
22 июня 1941 года прогремели первые выстрелы на территории СССР. И не стихали они вплоть 1945. А 9 мая прозвучал последний, но уже праздничный залп, возвестивший о Великой Победе.
2005-ый год стал юбилейным. Все меньше фронтовиков выходят на парад, посвященный победе, все меньше остается очевидцев той проклятой войны. Но мы, потомки, никогда не забудем рассказов наших бабушек и дедушек о тех годах.
В них столько боли, столько страдания и столько житейской мудрости… Война страшна тем, что не щадит никого. Все мы знаем о блокадном Ленинграде, о
Но и в тылу никому не было сладко. Жизнь проходила под девизом: «Все для фронта! Все для победы!» Самоотверженность и упорство людей в тылу в купе с беспримерной храбрость русских воиной на фронтах добыли победу для нашей страны, освободили народ от захватчиков. О, сколько радости принес голос Левитана, возвестивший об окончательной победе Советского Союза!
Но в зеленых, голубых, карих, серых глазах наших победителей все еще горят пожарища, с оглушительным ревом
Естественно, что на фронт я пойти не мог. Через два года отца не стало… Я был в семье из детей самым старшим, так сказать, кормилец. Поэтому пришлось идти на работу.
Брали на заводы только с пятнадцати лет. Но мы с другом все-таки пошли попробовать. Посмотрели на нас, ребята вроде крепкие, и взяли. От рабочих рук тогда не отказывались. Так я стал работать на заводе по изготовлению радиаторов для самолетов.
Идти надо было до нашего цеха пять километров, пешком. Привели меня, значит, на рабочее место. На моем станке лежат ножницы, паяльник и молоток. Стал я делать каркасы для радиаторов. Железные листы надо было нарезать и спаять, получался такой бочонок без крышки.
Это называлось обечайкой. А паяльники тогда были не электрические. Их приходилось засовывать в горло печи, там нагревать и лишь потом спаивать листы.
Ручонки у нас маленькие, силы в них маловато, а паяльник тяжеленный, диаметром с граненый стакан. Одной рукой не возьмешь. Поэтому специально для нас сделали паяльники потоньше.
Вот тогда и дело пошло быстрее. Приходилось работать иногда и по двое суток. А куда деваться?! Подойдут к тебе и скажут: «Надо, милок!
Поднатужься! Постарайся!» А как тут постараешься, когда по двое суток не спишь и ешь один раз в день?! Но деваться некуда…
Поэтому единственным желанием у нас, пацанов, было выспаться. Засыпали прямо на ходу или прятались в укромных местах, откуда нас вытаскивали подзатыльниками. Кормили нас в столовой, но, конечно, же плохо. Время тогда было такое.
Платили нам даже какие-то деньги, но они практически все уходили на хлебные карточки. А по этой карточке мы получали 700 грамм хлеба в день. Правда потом, за вредную работу, стали давать по целому килограмму! Я уж не знаю, из чего хлеб делали, но пшеницы или ржи там точно не было. Его же если сожмешь рукой, он так и останется с отпечатками твоих пальцев.
Жили мы тогда в землянках. Окошки с форточку. Хорошо еще печка была, а у иных и этого не было. Жались в холодных комнатушках, в которых из обстановки только стол да один стул.
Я уж этого не помню, а тетка мне потом рассказывала, что приходя домой, я прятался в коровнике и там плакал, потому что на производстве приходилось работать с кислотой, а она разъедала руки до мяса. Тяжело было… Но мне все равно еще повезло, я ведь не работал «в подвале». «Подвал» — это такое место, где медные листы, из которых мы потом делали каркасы, «травили» кислотой. От паров серной кислоты молодые ребята и женщины теряли зубы, зоболевали плевритом. Ведь вентилятор часто не работал, а окна были забиты фанерой.
Так погиб один мой друг… Вообще люди там менялись часто. С одеждой, кстати, тоже была напряженка.
У меня была одна роба, в которой, как говорится, и в пир и в мир. Да и мыться не всегда получалось. Поэтому мучили меня и вши, и блохи, и чесотка.
И только в 44-м году, после взятия нашими войсками Киева, подарили мне на заводе гимнастерку. До победы многие не дожили, а ведь наш город Троицк был далеко от линии фронта, нас даже не бомбили ни разу… Не от пуль мы погибали… Ты знаешь, говорят у войны не женское лицо, а я бы сказал, что у нее вообще нет лица, а только морда звериная, страшная и злобная…»