Нет, я не Байрон, я другой, еще неведомый изгнанник
Пушкин — дневное, Лермонтов — ночное светило русской поэзии. Вся она между ними колеблется, как между двумя полюсами — созерцанием и действием. «Смирись, гордый человек!» — воскликнул Достоевский в своей пушкинской речи. Но с полной ясностью не сумел определить, чем истинное Христово смирение сынов Божиих отличается от мнимо-христианского рабьего смирения. Кажется, чего другого, а смирения всяческого — и доброго и злого — в России довольно. Смирению учила нас русская природа — холод и голод — русская история: византийские
Забунтовал Гоголь — написал первую часть «Мертвых душ» и смирился — сжег вторую, благословил крепостное право. Забунтовал Достоевский, пошел на каторгу — и вернулся проповедником смирения. Забунтовал Л. Толстой, начал с анархической синицы, собиравшейся море зажечь, и смирился — кончил непротивлением злу, проклятием русской революции. Где же, где, наконец, в России тот «гордый человек», которому
Лермонтов первый в русской литературе поднял религиозный вопрос о зле. Пушкин почти не касался этого вопроса. Трагедия разрешалась для него примирением эстетическим. Когда же случилось ему однажды откликнуться и на вопрос о зле, как на все откликался он, подобно «эху»:
— Дар напрасный, дар случайный,
— Жизнь, зачем ты нам дана?
то вместо религиозного ответа удовольствовался он плоскими стишками известного сочинителя православного катехизиса, митрополита Филарета, которому написал свое знаменитое послание:
— И внемлет арфе серафима
— В священном ужасе поэт.
А. И.Тургенев описывает, минута за минутой, предсмертное страдание Пушкина: «. ночью он кричал ужасно, почти упал на пол в конвульсии страдания. Теперь (в полдень) я опять входил к нему; он страдает, повторяя: «Боже мой, Боже мой! что это?.» И сжимает кулаки в конвульсии».
«Боже мой! Боже мой! что это?.» — с этим вопросом, который явился у Пушкина только в минуту смерти. Лермонтов прожил всю жизнь. «Почему, зачем, откуда зло?» Если есть Бог, то как может быть зло? Если есть зло, то как может быть Бог? Никто никогда не говорил о Боге с такой личной обидою, как Лермонтов:
— Зачем так горько прекословил
— Надеждам юности моей?
— Никто никогда не обращался к Богу с таким спокойным вызовом:
— И пусть меня накажет Тот,
— Кто изобрел мои мученья.
— Никто никогда не благодарил
— Бога с такой горькою усмешкою:
— Устрой лишь так, чтобы
— Тебя отныне
— Недолго я благодарил.
Мцыри — значит монастырский послушник. Та же стена монастырская, стена христианства отделяет его от природы, как Лермонтова от Вареньки, Демона от Тамары. И вспомнил я ваш темный храм И вдоль по треснувшим стенам Изображения святых. . как взоры их Следили медленно за мной С угрозой мрачной и немой. Христианская святость — неземная угроза, неземная ненависть; а у Мцыри неземная любовь к земле. Вот почему не принимает и он, как Демон, как сам Лермонтов, христианского рая:
— . за несколько минут
— Между крутых и диких скал,
— Где я в ребячестве играл,
— Я б рай и вечность променял.
И здесь, в любви к природе, как там, в любви к женщине, то же кощунство, за которым, может быть, начало какой-то новой святыни И с этой мыслью я засну И никого не прокляну. Неземная любовь к земле — особенность Лермонтова, едва ли не единственная во всемирной поэзии. Никто так не чувствует, как Лермонтов, человеческого отпадения от божеского единства природы: Тем я несчастлив, добрые люди, Что звезды и небо — звезды и небо, А я — человек. Никто так не завидует холоду вольных стихий. Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания. Он больше чем любит, он влюблен в природу, как десятилетний мальчик в девятилетнюю девочку «с глазами, полными лазурного огня». «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде голубого неба».
Для того, чтобы почувствовать чужое тело как продолжение своего, надо быть влюбленным. Лермонтов чувствует природу, как тело возлюбленной. Ему больно за камни:
— И железная лопата
— В каменную грудь,
— Добывая медь и злато,
— Врежет страшный путь.
— Больно за растения:
— Изрублены были тела их потом,
— И медленно жгли их до утра огнем.
— Больно за воду — Морскую царевну:
— Очи одела смертельная мгла.
— Бледные руки хватают песок,
— Шепчут уста непонятный упрек
упрек всех невинных стихий человеку, своему убийце и осквернителю. Последняя тайна природы — тайна влюбленности.
— Влюбленный утес-великан плачет о тучке золотой.
— Одинокая сосна грустит о прекрасной пальме.
— И разделенные потоком скалы хотят обнять друг друга.
— Но дни бегут, бегут года,
— Им не сойтись никогда.
— И волны речные — русалки поют:
— Расчесывать кольца шелковых кудрей
— Мы любим во мраке ночей,
— И в чело, и в уста мы красавца не раз
— Целовали в полуденный час.
— И желание смерти — желание любви:
— Чтоб весь день, всю ночь, мой слух лелея,
— Про любовь мне сладкий голос пел.
# Сочинение нашли по слову: Лермонтов Михаил Юрьевич
(1 votes, average: 5,00 out of 5)