Наиболее развернуто изображен этот переход — переход из разряда «беспокойных» в разряд «выломившихся» — в рассказе (это, в сущности, не рассказ, а повесть, я бы даже сказал: маленький роман) «Супруги Орловы». В большинстве ранних рассказов М. Горького, в которых нет образа героя-рассказчика, босяки противопоставлены носителям собственнических, эгоистических, своекорыстных стремлений (Челкаш — «хозяйственному мужичку» Гавриле, Мальва — похожим на Гаврилу отцу и сыну Легостевым, Кувалда и другие «бывшие люди»
— купцу Петунникову и т. д.). В рассказе «Супруги Орловы» в конфликт вступают люди, принадлежащие вначале к одной и той же трудовой среде. Сапожника Григория Орлова выводят из колеи раздумья о смысле его беспрерывного труда: «Работища и скучища. Скучища и работища. Научился я мастерству. это вот зачем?. Ну, ладно, сапожник, а дальше что? Какое в этом для меня удовольствие?. Сижу в яме и щью. Потом помру. зачем это нужно, чтоб я жил, шил и помер, а?» Максим Горький подчеркивает, что, хотя Григорий Орлов и его жена Матрена живут в яме, в темном подвале, и с утра до вечера работают, им живется все же лучше, чем многим. Они оба
молоды и здоровы, Григорий — хороший мастер, и если бы Орловы стали копить деньги — появился бы достаток, возникла бы возможность «выйти в люди», выбиться хотя бы в маленькие «хозяева»: «Роковым образом они должны были сблизиться друг с другом и — оба молодые, трудоспособные, сильные — зажили бы серой жизнью полусытой бедности, кулацкой жизнью, всецело поглощенной погоней за грошом, но от этого конца их спасло то, что Гришка называл своим «беспокойством в сердце» и что не могло помириться с буднями.» «Спасло»! То «беспокойство в сердце», которое не позволило Григорию примириться с «буднями», с «бессмысленным колесом» жизни, спасло Орловых от той «нормальной» кулацкой жизни, главной «нормой» которой служит погоня за грошом. Но спасением это можно назвать лишь в очень условном смысле: выход, найденный Григорием — отказ от труда, — отвергается его женой Матреной. Мы снова встречаемся здесь с той же коллизией, которая была намечена в вводной части первого рассказа Горького «Макар Чудра» и которая нашла потом отражение во многих его произведениях: с коллизией между тягой к труду и осознанием его рабского характера. Разве не о том же «бессмысленном колесе» говорил Гавриле Челкаш, рисуя жизнь в деревне: «Ну. придешь ты в деревню, женишься, начнешь землю копать, хлеб сеять, жена детей народит, кормов не будет хватать; ну, будешь ты всю жизнь из кожи лезть. Ну и что? Много в этом смаку?.» В «Супругах Орловых» эта коллизия поднята на новую высоту: трагические обстоятельства дают Григорию неожиданную возможность заняться делом, имеющим и смысл, и высокую цель, временно прерывая его путь на дно, в «босую команду». Орлов помогает врачам бороться с холерой. В атмосфере самоотверженного и опасного труда возрождается любовь Григория и Матрены и начинается (казалось бы — начинается) их новая, осмысленная жизнь. Если бы рассказ «Супруги Орловы» на этом заканчивался, он имел бы оптимистический финал, говорящий о том, что труд спасает человека от бродяжничества, босячества и т. д. Но Горький от такого финала отказался. Может быть, продолжение рассказа — описание ссоры Григория с женой и с врачами, его уход из барака и превращение в босяка — надо объяснять идейной незрелостью молодого Горького? Такой упрек ему предъявили, как и упрек в том, что он недостаточно резко противопоставил Григорию, как отрицательному герою, Матрену, как героиню положительную. Однако такой взгляд на рассказ был так же мало основателен, как и другой, согласно которому Матрена, в качестве защитницы теории «малых дел», является персонажем отрицательным, а Григорий, в качестве носителя героических стремлений, — положительным. Никакой связи между Матреной и народнической теорией «малых дел» нет, а что касается героических стремлений Григория, то они терпят полный крах, о чем свидетельствуют его рассуждения в финале произведения: «Вот так-то, значит, Максим 446 А. М. Горький Савватеич, приподняло меня, да и шлепнуло. Так я никакого геройства и не совершил. А и по сю пору хочется мне отличиться на чем-нибудь. чтобы стать выше всех людей и плюнуть на них с высоты. И сказать им: «Ах вы, гады! Зачем живете? Как живете? Жулье вы лицемерное и больше ничего!» А потом вниз тормашками с высоты и — вдребезги!. Я родился с беспокойством в сердце. и судьба моя — быть босяком!» Не надо понимать буквально желание Орлова «раздробить. всю землю в пыль», как не надо считать врагом человечества Аристида Кувалду за его слова: «Мне было бы приятно, если б земля вдруг вспыхнула и сгорела или разорвалась вдребезги.» Это и не героизм, и не злодейство, это — отчаяние. Почему же «шлепнуло» Григория Орлова и почему он «никакого геройства. не совершил»? В этом сказалась его слабость — то, что он был «героем на час», не способным на длительные усилия, для которых мало отдельных благих порывов, для которых необходимы высокая цель и готовность посвятить ей жизнь. Но дело не только в самом Григории. Максим Горький не просто пренебрег возникшей возможностью оптимистического финала: он стремился показать, насколько ложен и фальшив был бы подобный финал. Горький не оправдывает Орлова, — он дает понять, что, будь у Григория тот «внутренний путь», по которому тосковал другой горьковский герой — Коновалов, ему не пришлось бы выбирать лишь одну из возможностей: тянуть привычную лямку, как Матрена, или стать босяком. Он нашел бы третий, единственный верный выход. Но легко ли было ему и бесчисленным Орловым найти этот выход и этот «внутренний путь», если все устройство жизни напоминало холерную судорогу? Легко ли было человеку повысить самооценку, поверить в себя, в свою способность изменить жизнь, если окружающая действительность внушала ему ежедневно и ежечасно, что он никому не нужен и что весь мир враждебен ему? Таким образом, то спасение, которое нашел Григорий Орлов от «нормальной», обывательской жизни, означало не обретение счастья, а глубокую жизненную драму — другое дело, что эта драма все же лучше, выше пошлого мещанского бытия. Так же драматична, даже трагична судьба Коновалова, который иной раз поднимается до подлинной поэзии труда и полон любви и жалости к людям, но становится бродягой из-за растущего в нем сознания своей вины перед людьми, своей неспособности реально помочь им.
