Судьба поколения: Базаров и братья Кирсанова
Множество искушений должен был пережить Тургенев в Париже относительно лучшего, совершеннейшего своего произведения, начиная с совета предать его огню, данного семьей Тютчевых.» — вспоминал П. В. Анненков. Да и его самого неприятно поразила в характеристике Базарова «монотонность, прямолинейность отрицания» героя романа, на что он и указал Тургеневу. Но «Тургенев был доволен романом и не принимал в соображение замечаний, которые могли бы изменить физиономию лиц.».
Не принял Тургенев и упрека Фета в тенденциозности: где же
Если Тютчевых смущал «антилиберальный дух» романа, то издатель «Отцов и детей» М. Н. Катков, напротив, опасался чрезмерного радикализма в изображении Базарова, который «господствует, безусловно, надо всеми и нигде не встречает себе никакого дельного отпора». По мнению Каткова, «возвеличивать и украшать» этот тип людей — «значит, делать борьбу с ними вдвое труднее». «Тут, кроме искусства. существует еще и политический вопрос»4,
Сам Тургенев, работая над романом, тоже испытывал сомнения и первоначально был настроен весьма отрицательно по отношению к Базарову: «бесплоднейший субъект — антипод Рудина, — ибо без всякого энтузиазма и веры»5. Эти сомнения примечательны. Нелегко было Тургеневу признать, что глубоко симпатичные ему люди 40-х годов, его друзья и сверстники, в обстановке глубокого общественного кризиса 60-х отходили на второй план, уступая дорогу деятелям совершенно иного склада. Однако пересилило свойственное ему чутье действительности, стремление быть художественно объективным. К тому же, этот новый тип личности искренне заинтересовал романиста, вызывая к себе «сильное влечение».
Работая над образом Базарова, Турегенев не мог не держать в уме хорошо ему известных деятелей «Современника», и прежде всего Добролюбова, которого не жаловал, но уважал как критика и глубоко сожалел о его безвременной смерти. Да и трудно, оставаясь писателем честным, отрицать наличие веры и энтузиазма у таких людей, хотя их чрезмерный рационализм и утилитаризм в вопросах искусства, особенно у Добролюбова, были Тургеневу глубоко чужды.
Исходный принцип в характеристике Базарова сохранен: он действительно антипод Рудина, вернее, людей рудинского типа. По основам своего мышления, по презрению к фразе, не подкрепленной поступками о «деле», «пользе» и особенно по пренебрежению к красотам искусства и природы, точнее, к их эстетизации, самоуслаждению прекрасным, чем грешили люди 40-х годов (это свойство постоянно шокировало Тургенева в В. П. Боткине, его старом приятеле по кружку Станкевича). Но именно в последнем пункте, в понимании искусства, Тургенев хотел одержать верх над людьми базаровского типа, продемонстрировав упрощенность их суждений.
Тем не менее, Базаров даже в суждениях об искусстве и природе оказался сильнее своих противников Кирсановых, сведя их прекраснодушные мечтания на грешную землю. Он словно вырвался из-под авторского контроля, продемонстрировав и там, где он далеко не прав, «самоуверенность и ум», свою силу, значительность и достоинство. А главное (что особенно важно для самого Тургенева) — обнаружив великолепное знание русского языка, умение красиво, афористично излагать свои мысли. Его ответы в схватках с «проклятыми барчуками», меткие и справедливые, стали афоризмами, вошли в сокровищницу языка («Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник»). В целом на поле логического спора рационалист и утилитарист Базаров непобедим. Его аргументы, которые исходят из презренной житейской прозы, убийственно просты («чтобы съесть кусок хлеба, вам не нужна логика»). Он диалектик и спорщик не хуже Рудина, а пожалуй, и лучше — он естественен, скуп на слова и не играет на публику. В его сдержанности чувствуется глубокая внутренняя сила, внушающая уважение. Но жизнь — сложная штука, и сила Базарова оборачивается его слабостью.
Базаров не привык проигрывать — и терпит поражение на том поле, на котором проявлял особенную самоуверенность, — в отношениях с женщинами. Здесь, как и ранее, Тургенев великолепно использовал свой любимый романный прием — рандеву. С его помощью он словно переключил сюжет с одной позиции на другую, переведя конфликт двух поколений из идейной плоскости в плоскость психологическую, дополнив широкую общественную коллизию обычной любовной интригой. И как всегда, у Тургенева отнюдь не одна «романическая интрига»: «любовный треугольник» Базаров — Фенечка — Павел Петрович, из которой Базаров выходит победителем, так как его чувство к ней лишь дружеская симпатия, и другая — Базаров — Одинцова, — в которую оказывается несколько втянутым Аркадий, но он не соперник Базарова и составляет свою партию: Аркадий — Катя.
Фабульная сторона оказалась разветвленной, превосходя в этом отношении другие романы Тургенева. Она выстроена весьма искусно и к тому же — это главное — крепко связана с общей концепцией. Через «рандеву» проведены все персонажи романа — и Аркадий, и братья Кирсановы, и их антагонист.
Плебея Базарова не могла не заинтересовать Одинцова, красавица-аристократка. Его привлекает в ней и то, что она «тертый калач», «нашего хлеба откушала». В этой грубоватой характеристике чувствуется невольное уважение к «аристократке», признание ее «своей», «нашей», в чем-то родственной ему, Базарову, тоже тертому калачу. Но Одинцова, при всей своей опытности, независимом характере и самоуважении, не Базаров в юбке. Евгений ей симпатичен, но она тоже рационалистка и способна трезво обдумать свое положение и возможности. Одинцова — женщина не первой молодости и, пройдя через ряд жизненных испытаний, уже привыкла к комфорту и спокойствию. Упорядоченность быта в итоге оказывается ей дороже понятной женской тяги к сильному мужчине, привлекательному, но и пугающему своей стремительной страстностью, силой чувства, а также и неопределенностью будущего с ним. Она не способна стать ни его идейной союзницей, ни верной подругой в жизни.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)