Что такое Война и Мир
В неизданном предисловии к «Войне и миру» Л. Н. Толстой говорил о том, что русские не умеют писать романов в том смысле, в каком этот род сочинений понимается в Западной Европе, «Что такое Война и Мир? — спрашивал он себя и читателя. — Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. Война и Мир есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось».
Пренебрежение к «условным формам прозаического художественного произведения» Толстой считал характерной особенностью нашей литературы, которая
Применительно к своему творчеству Толстой объяснял это тем, что он не может поставить вымышленным лицам, героям своих произведений, какие-либо «частные» границы и пределы. Такие границы отсутствуют
Допуская некоторую условность аналогии, заметим, что «в единстве совместно переживаемой жизни» сближались друг с другом и русские писатели. Тургенев, Некрасов, Достоевский, Толстой при всем различии их творческих индивидуальностей изображали судьбу отдельной личности не обособленно, а в органической взаимосвязи с судьбами народа и человечества. Героический эпос оставался, в известном смысле, идеалом искусства, к которому они стремились.
Исторические истоки русского эпоса очевидны. В эпоху 1840-1860-х гг. страна вступила в полосу глубокого и затяжного национального кризиса, который обострила и ускорила Крымская война, обнаружившая «гнилость и бессилие крепостной России». Крестьянский вопрос весь XIX век оставался у нас вопросом всеобщим: от его разрешения зависела жизнь нации, национальная судьба. Мысль народная в нашем искусстве не могла обособиться, не могла превратиться в тему специальную, частную, стоящую в ряду других, равных с нею тем. В лучших достижениях русской классики она приобрела значение универсальное, легла в основу целостного образа живой, неофициальной России.
Однако национальный кризис дал русскому художественному сознанию не толь со ощущение демократического единства русской жизни, но и острое сознание драматических сторон его. Общественная атмосфера эпохи оставалась тревожной и шаткой: «В несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых странах Европы целые века» . И хотя к эпосу с разных сторон выходили все русские писатели, эпические начала не всегда обретали полнокровную жизнь в их творчестве, сохраняясь иногда лишь как норма, как «держащийся в уме» автора идеал.
На этой почве и возник в русской литературе самобытный жанр очеркового цикла, чутко улавливающий или возникновение, или распад эпической ситуации. Ни один из наших писателей-классиков не обошел его в своем творчестве: ни Толстой с его «Севастопольскими рассказами», ни Салтыков-Щедрин с «Губернскими одежами», ни Достоевский с «Записками из Мертвого дома».
В своих известных работах о Пушкине Н. Я. Верковский убедительно показал, как в 30-е гг. поэт «разламывает синтетическую картину национальной жизни, прежде того построенную в «Евгении Онегине»,- разламывает с целью пересоздать и воссоздать ее»‘. «Повестями Белкина» он открывает для русской литературы широкую перспективу путей к эпосу. Жанр новеллы в литературах Запада, сложившийся в эпоху Возрождения, затем органически перерастает в роман тоже новеллистический по своей внутренней сути, ибо в центре его — герой, преследующий «частные» жизненные цели. В «Повестях Белкина», обращаясь к циклу новелл, Пушкин видоизменяет основы новеллистического жанра: судьбы героев здесь выходят за «частные» пределы к общенациональным стихиям жизни. Н. Я — Берковский видит в «Повестях Белкина» зародыш народно-национального эпоса в прозе, так как главная тема их — «общность направления в человеческих заботах, действиях и поступках».
Очерковые циклы 1840-60-х гг., продолжая пушкинские традиции в плане эпически широкого постижения жизненных связей, более глубоко захватывают те драматические процессы, которые привели Россию середины XIX в. к революционной ситуации. У истоков русского эпоса 1860-х гг. стоят «Записки охотника» И. С. Тургенева. Они не только определяют направление художественных поисков литературы этого периода, но и предвосхищают многие открытия ее на избранном пути. «Скажу очень смелую вещь,- обращался И. А. Гончаров в одном из писем к Тургеневу. — Сколько Вы ни пишите еще повестей и драм, Вы не опередите Вашей «Илиады», Ваших «Записок охотника».» . Отдадим должное мудрому творцу «Обломова»: он действительно высказал и смелую, и, в определенном смысле, точную «вещь».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)