В значительных произведениях, как правило, первые страницы содержат зерно всего замысла. Это можно сказать о — Мертвых душах>, , . О Достоевского сам Л. Толстой говорил, что дальше В, казалось бы, сцена в салоне Шерер, которой открывается произведение, отнюдь не повторяется. Просто мы как бы окунаемся в гущу событий, сразу же оказываемся среди героев книги, захвачены потоком жизни. Но значение сцены не только в этом. В ней, конечно же, хотя и не так явно, как в первых эпизо-дах романа Достоевского, намечены все основные проблемы произведения, первые
же слова, которые звучат в салоне, — рассужде-ния о Наполеоне, о войнах, об Антихристе. В дальнейшем это най-дет продолжение в попытке Пьера убить Наполеона, в его подсче-тах числового значения имени этого. Вся тема книги — война и мир, истинное величие человека и ложные куми-ры, божеское и дьявольское. По расстановке действующих лиц сцена напоминает пьесу. Только что оказавшийся в петербургском свете Пьер попал, , в общество, которому он чужд и которого он совершенно не понимает. Подобно Чацкому, Пьер вступает в ненужные споры, восстанавливает против себя все общество, рискуя заслужить репутацию сумасшедшего.
В среде бежавших от Наполеона роялистов-эмигрантов п русских царедвор-цев Пьер провозглашает, что. Как и Чацкий, Пьер не понимает, перед кем он, и, говоря словами Пушкина, мы должны признать, что Пьер, как Чацкий, . Вмешатель-ство Болконского, к счастью, послужило к прекращению спора, по-гасило страсти. Однако напрасно после приема у Шерер князь Анд-рей предупреждает Пьера насчет его дальнейшего поведения в свете. Пьер, увы, едет кутить к Курагину.Вернемся в салон Анны Павловны. Главное для нас — просле-дить, как завязываются основные линии героев книги в этой пер-вой сцене. Пьер, конечно, станет декабристом, это понятно по его поведению уже с первых страниц. В. Курагин — хитрец, в чем-то напоминающий Фамусова, но без его теплоты и велеречивости, об-рисованной, однако, Грибоедовым не без симпатии. Петербургская публика — это все-таки не московское барство. Василий Курагин — расчетливый, холодный проходимец, хотя и князь, и в дальнейшем будет искать ловкие ходы. Анатоль, его сын, о котором он упоминает в разговоре с Шерер, , причинит много горя Ростовым и Болконским. Другие дети Курагина — Ипполит и Элен — безнравственные разрушители чужих судеб. Элен уже в этой первой сцене далеко не так безобид-на, как может показаться на первый взгляд. В ней еще не было и тени кокетства, но она вполне сознает свою красоту, . Многозначительная деталь! Улыбка ее (самое ужасное, что может быть в человеке, по мне-нию Толстого, — это его духовная неподвижность), а выражение лица Элен полностью зависит от выражения лица Анны Павлов-ны — Толстой специально это подчеркивает. Три женщины в сало-не, Шерер, Элен и Лиза, играют роль как бы трех парок, богинь судьбы. М. Гаспаров интересно сопоставляет Шерер с работой богинь, прядущих нить человеческой судь-бы. Другой мотив, связывающий с античностью, — античная красота Элен. Эта же античная красота делает ее похожей на бездушную статую. Линия князь Андрей — Лиза будит воспоминания о гомеров-ской. , — говорит Болконский, объясняя при-чины своего близящегося отъезда на войну. Лиза Волконская, по контрасту с мертвенностью Элен, оживленная и деятельная, играет роль Пенелопы (князь Андрей в разговоре с Пьером подчеркивает ее верность и преданность), но какой-то рок заставляет Болконско-го-Одиссея, ощущающего глубокий разрыв со всем окружающим, резко порвать с привычным укладом и идти навстречу неизвестнос-ти и возможной гибели. Вообще из всех действующих лиц, появившихся в первой сцене, Болконский наиболее загадочен и вызывает наибольшее уважение. Смысл сцены у Анны Павловны перекликается с эпилогом книги. В эпилоге опять возникают споры о мире и войне, там при-сутствует маленький сын князя Андрея, незримо присутствовав-ший и тогда в салоне Шерер. Ключевой момент сцены — обсужде-ние слов аббата Морио о вечном мире. Хотя аббат больше не по-явился на страницах, главное слово произнесено, и великая книга открывается и заканчивается спором о возможнос-ти вечного мира. Такой проект, конечно, в идеале возможен, про-блеме вечного мира и посвятил свое творение Лев Толстой. Непре-взойденный, разумеется, с тех самых пор, как на землю пришел Христос, проект, способный послужить во благо всему человечеству.
