Милость или правосудие?
Э Тот вопрос о действиях властителя в отношении своих подданных занимал Пушкина на протяжении всего его творчества. Дитя эпохи Просвещения, он писал в 1817 году в оде «Вольность»:
Владыки! вам венец и трон Дает Закон, а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон.
Но с особенной актуальностью этот вопрос встал перед ним после утвержденного Николаем смертного приговора пяти декабристам. Дело в том, что в официальном российском законодательстве не было такого наказания, как смертная казнь. Утверждая приговор, царь нарушал
Другое дело, что Николай мог казнить своих врагов и не нарушая закона даже в виде исключения. Лишив бунтовщиков дворянства, он мог приговорить их как обычных простолюдинов к порке шпицрутенами, как это он сделал с двумя евреями, преодолевшими в 1827 году карантинные преграды и схваченными после тайного их перехода реки Прут. На донесении графа Палена, который требовал
Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне ее вводить».
«Не бывало»! Николай пишет это в октябре 1827 года, словно забывая о пяти повешенных на Голодае полтора года назад. А скорее всего, не принимая этот факт во внимание: он ведь не правило, он — исключение из правил, а царю важно было донести до сознания подданных, что он правит в строгом соответствии с действующим законодательством.
И Пушкину было важно донести до сознания читателей, что властитель Должен править в соответствии с действующим законодательством.
Эта мысль красной нитью проходит через всю его стихотворную повесть «Анджело» , где обстоятельно описаны беды, обрушившиеся на государство «предоброго» властителя Дука, и когда он правил, прощая своих сограждан — нарушая этим законы:
Сам ясно видел он, Что хуже дедушек с дня на день были внуки, Что грудь кормилицы ребенок уж кусал, Что правосудие сидело сложа руки И по носу его ленивый не щелкал, —
И когда, убедившись в этом, он передал власть наместнику Анджело, восстановившему все законы, которые нашел «в громаде уложенья», в том числе и архаичный, бесчеловечный, который сам же и нарушил, запятнав этим свою безупречную репутацию.
Короче, долгий и нелегкий путь предстояло пройти Дуку, чтобы набраться законодательной мудрости и начать править, опираясь на законы.
А » Капитанская дочка»? Роман , в котором герою патронируют и в котором героя последовательно спасают от петли и от неволи два правящих антагониста — самозванец Пугачев и императрица Екатерина?
Чем они отличаются друг от друга, почему, не заглядывая в исторические источники, читая только текст пушкинского романа, мы с уверенностью можем сказать, что Пугачев Выдает себя за правителя, а Екатерина — законная российская императрица?
Конечно, не потому, что простонародные герои романа простодушно принимают татуировку на теле Пугачева за царские атрибуты: «…в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его». В конце концов, никогда не видевшая императрицу Марья Ивановна не опознает ее по внешнему виду: «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую».
Но вот — реакция каждого из них на заступничество за Гринева.
Савельич — Пугачеву: «Отец родной!.. Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!»
» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили «.
Марья Ивановна — не опознанной ею Екатерине: «Я приехала просить милости, а не правосудия… Я дочь капитана Миронова». «Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя».
«- Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй «.
То есть в отличие от Пугачева императрица не милует Гринева, не проявляет к нему той милости, о которой просит ее Марья Ивановна.
Я оставляю в стороне сейчас причины, по которым Пугачев помиловал Гринева и по которым он и в дальнейшем будет ему покровительствовать. Обращу внимание читателя на собственное заявление самозванца: «Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай». Иными словами, что хочу, то и делаю, и никто мне в этом не указ!
Но истинный правитель, по мысли Пушкина, творит не произвол, а правосудие. Вот почему просить у Екатерины, даже симпатизирующей просителю, «милости, а не правосудия» — дело безнадежное. Она приняла решение не прежде, чем внимательно выслушав Марью Ивановну и вникнув в сложную, запутанную историю Гринева:
» Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха «.
Итак, уже сама по себе опора на правосудие отличает истинного правителя от ложного, убежденного, что закон писан не для него. А то, что отчасти в этом был убежден и Николай I, может, на мой взгляд, пролить дополнительный свет на напряженные отношения Пушкина с царем.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)