Конспект урока. Человек и действительность в прозе С. Довлатова
Человек и действительность в прозе С. Довлатова. Автор: Пушкарева Ксения Федоровна, преподаватель русского языка и литературы, Учебно-производственный комплекс Петропавловского строительно-экономического колледжа, Казахстан, г. Петропавловск
Описание материала: Предлагаю урок изучения нового материала по творчеству С. Довлатова. Урок, был проведен в колледже, уровень подготовки студентов очень слабый, соответственно задания разработаны простые.
Этот урок интересен тем, что в него включены инновационные педагогические технологии
Цель урока:
Познакомить учащихся с личностью и творчеством С. Довлатова.
Задачи урока: Образовательная:
Познакомиться с жизнью и творчеством С. Д. Довлатова, а также с работами исследователей, посвященных С. Довлатову. На примере цикла рассказов «Чемодан» рассмотреть, каков человек и какова действительность
Развивающая:
Развитие умения аргументировать собственную точку зрения; создать условия для развития личности учащихся, способной любить большую и малую родину, ее природу; формировать гуманистическое мировоззрение; вызвать интерес к личности и творчеству С. Довлатова; развивать творческую активность учащихся; дать им возможность проявить интеллектуальную мобильность, способность к сознательному и ответственному выбору, личностную и гражданскую зрелость.
Воспитывающая:
Воспитание гуманного отношения к людям; пробудить живой отклик на проблемы своего времени; прививать любовь к слову, воспитывать Патриотизм; воспитывать в подростках свойства человеческой души: доброту, справедливость, любовь к людям, чувство собственного достоинства; обратить внимание учащихся на актуальные для сегодняшнего дня и одновременно вечные проблемы духовности, нравственности.
ХОД УРОКА
I. Вводно-мотивационный этап. Объявление темы урока, озвучивание эпиграфа. .
Слово учителя.
В последние десятилетия советского периода русской истории наряду с так называемой «советской классикой» появились произведения, ранее не признаваемые режимом, гонимые и преследуемые, но именно эти произведения во многом продолжили традиции русской литературы.
«Самая читающая страна в мире» позволяла свои гражданам читать произведения или бесспорных с официальной точки зрения классиков, или современных авторов — членов Союза Писателей. Приобрести, например, книги поэтов Серебряного века было практически невозможно:
Попробуйте купить Ахматову,
Вам букинисты объяснят,
Что черный том ее агатовый
Куда дороже, чем агат, —
С горькой иронией отмечал А. Вознесенский. Но если Ахматову иногда все-таки печатали, то о произведениях Набокова, Платонова, Пильняка, Замятина не приходилось и мечтать.
М. Булгаков в «Мастере и Маргарите» обращал внимание на то, что писателя в Советском Союзе «делали корочки».
«Всякий посетитель, если он, конечно, был вовсе не тупицей, попав в «Грибоедова», сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой — известной всей Москве билетом».
Литературный труд становился занятием, позволяющим добывать материальные блага, которые распределялись всемогущим Литфондом в строгом соответствии с иерархическим положением писателя.
Может быть, поэтому в цивилизованном западном мире популярны научная фантастика, сентиментально-романтическая любовь, вампиры, оборотни, детективы. Не имея жизненных впечатлений, подобных нашим, там вынуждены придумывать себе Терминаторов, Бэтмэнов, марсиан, злодеев и прочих.
Нашим писателям не грозят трудности выбора героев, им достаточно обратиться в своем творчестве к самым обыкновенным людям. Что и сделал русский писатель С. Довлатов . Описываемые им истории годились и в анекдот, и в Роман, и в застольную беседу.
Итак, кто же он, С. Д. Довлатов?
II. Просмотр клипа, составленного из фотографий С. Довлатова.
Прослушивание песни Б. Георгиевского, посвященной С. Довлатову
III. Изучение нового материала. Презентация.
Лекция учителя.
Вернемся к теме нашего урока — «Человек и действительность в прозе С. Довлатова».
Из чего сложена довлатовская проза?
На первый взгляд кажется, что из анекдотов, каламбуров, баек, но это чисто внешне. Внимательно вглядевшись в нее, мы заметим, что мысль писателя движется от одного микроабсурда к другому, развивая идею рассказа. Но главное, что эти микроабсурды разнообразны — и поэтому не приедаются, как не приедается и само занятие — читать и перечитывать прозу С. Довлатова.
«Я единственный сын, — восклицает его герой, прося пожалеть себя, и тут же раскрывает свою единственность — брат в тюрьме, сестры замужем». И получается, что при всей абсурдности своего заявления — прав.
Газета «Новое русское слово» публикует сообщение о чьей-то преждевременной смерти — как будто умереть можно вовремя. И так далее.
Итак, человек в прозе С. Довлатова. Кто он? Что несет с собой?
Чем заполняет художественное пространство довлатовской прозы? Что представляет собой советская действительность глазами С. Довлатова?
Обратимся к циклу его рассказов «Чемодан».
У Довлатова сложный жанр — автопортрет. Традиции отечественной литературы отсылают его к тому из значений латинского слова «автор», которое переводится как «виновник». Т. е., взявшись за перо — виновен с этого первоначального момента — и тогда, когда пишет, и когда не пишет.
А так как главный герой всех довлатовских рассказов — это он, Сергей Довлатов, поэтому и предметно-географические названия его книг «Зона», «Заповедник», «Чемодан», «Холодильник» — в известной мере условны. Зимняя шапка и креповые носки, шоферские перчатки и куртка Ф. Леже, офицерский ремень и номенклатурные полуботинки нужны писателю не сами по себе, а чтобы привязать к ним очередную историю, чтобы встретились и заговорили люди. А книги Довлатова битком набиты людьми, но это особые персонажи — люди анекдота, потому что именно в анекдоте человек раскрывается сразу и целиком, в одной ситуации, реплике или детали.
И еще — анекдот демократичен. Для него нет социальной лесенки, где расположены по своему социальному статусу знаменитости и пьяницы, дураки и герои, — смех всех сближает и уравнивает.
Название рассказа. Какие события положены в его основу? Какова его тема?
Место и время описываемых событий?
Герои рассказа. Кто они , фамилии; речь героев, как она их характеризует?
Что вы узнаете о герое рассказчике? Кто он? Что говорит о себе? Что мы узнаем о его прошлой жизни?
Как он относится к происходящему?
Идея рассказа, его основная мысль?
IV. Сообщения учащихся.
КРИТИКА
Андрей Арьев: Я думаю, что внешне он преуменьшил в себе свои житейские крайности. Потому что человек это был довольно катастрофического сознания, он непрерывно шел на скандал, на какой-то достоевский надрыв. Он был совершенно не такой веселый, как его книги.
И понимал, что спастись от этого ужаса, от самого себя, может только на письме, уравновесив свое безумие попыткой воспроизведения самого же себя, но в несколько уменьшенном, во всех отношениях, размере. С тем Довлатовым, который повествует от первого лица, жить можно и интересно. А вот с тем Довлатовым, который писал эти книги, жить было практически невозможно. Во всяком случае, нужно было к нему очень хорошо относиться для того, чтобы поддерживать отношения больше года.
Я не знаю ни одного человека, с которым он, в те или иные годы, не ссорился. При этом он был человеком благородным и умел извиняться. А вообще, Довлатов был наиболее убедителен на письме, а не в жизни.
Притом, что он был изумительный собеседник, прекрасно слушал и рассказывал.
Сергей Гандлевский: Мне кажется, что все-таки, не в точном литературоведческом смысле слова, а образно говоря, он написал один большой плутовской роман. Ведь когда мы читаем плутовские романы — «Сатирикон » или Апулея, мы понимаем, что подходить с жесткими нравственными критериями к проделкам героя — значит выставлять себя дураком. Все это немножко по ту сторону нравственности.
И мне кажется, что одним боком литература Довлатова похожа на эти великие художественные произведения прошлого. Но только одним боком, потому что она все-таки живет после XVIII и XIX столетий, когда литература очень сильно занималась нравственностью. Такие, как у Довлатова, лирические герои, с одной стороны, подсудны, а с другой стороны, неподсудны потому, что сами про себя все знают.
Это вообще признак хорошего писателя. Когда тебе хочется на чем-то его поймать, твой сачок оказывается пустым. Как только ты ему западню вырыл, из этой западни доносится его голос.
Вот я не поленился и выписал цитату. «Окружающие любят не честных, а добрых, не смелых, а чутких, не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря, беспринципных «. То есть, Довлатов совершенно сознательно лишил свои произведения атмосферы принципиальности.
Он в первую очередь что понял? То, что в жизни нет ни ангелов, ни злодеев, а что жизнь — это сплошной компромисс. Надо научить этому компромиссу в настоящем смысле, а не в политическом, к которому все лицемерно призывают, просто понять теплоту жизни и ее обычный ряд, в котором нет злодеев, нет ангелов, ни грешников, ни праведников.
Он об этом в произведении «Компромисс » и писал. Вся его литература была литературой компромисса. Но компромисса человека, который поставил себя ниже традиционных героев.
Такой герой, который понятен всем. Он оказался, действительно, доходчив, просто потому, что был отчасти и образом самого автора.
Петр Вайль: Популярность книг Довлатова в сегодняшней России оказала очень любопытное влияние на современный литературный процесс. В первую очередь, псевдодокументальность этих книг, обманчивая легкость воспроизведения бытия. Кажется, запиши то, что происходило на самом деле, вспомни реальные разговоры, обрисуй характеры своих знакомых — и успех обеспечен, особенно, если эти знакомые — известные люди. Однако все не так.
Записанный и пересказанный в точности смешной и умный разговор оборачивается тоскливым косноязычием. Интересные в жизни персонажи на страницах предстают скучными и ходульными. Проза же Довлатова обаятельна. И это самое главное ее качество.
Обаятельна и со страниц книг, и со сцены, в инсценировке.
Иосиф Бродский. Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость.
Собеседник начинает чувствовать, что у него — каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля.
При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический.
Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем Порядок или усмотреть в его загаженном виде глубинный смысл, руку провидения.
Куда он из помещения этого выходит — в распивочную, на край света, за тридевять земель — дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса.
Тональность его прозы — насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель — то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете.
Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце.
Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря потомку.
Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности.
Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его — если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному.
Довлатов в Нью-Йорке
Юнна Мориц
Огромный Сережа в панаме
Идет сквозь тропический зной.
Панама сверкает над нами
И манит своей белизной.
Он жаждет холодного пива,
Коньяк тошнотворен в жару.
Он праздника хочет, прорыва
Сквозь пьяных кошмаров муру.
Долги ему жизнь омрачают
И нету поместья в заклад.
И плохо друзья представляют
Себе его внутренний ад.
Колышется в ритме баллады
Улыбка его и судьба.
Панамою цвета прохлады
Он пот вытирает со лба.
И всяк его шутке смеется.
И женщины млеют при нем,
А сердце его оборвется
Лишь в пятницу, в августе, днем.
А нынче суббота июля,
Он весел, богат, знаменит.
Нью-Йорк, как большая кастрюля,
Под крышкой панамы звенит
Это, наверное, самое трудное — определить идею рассказов Довлатова.
Во-первых, он использует приемы детской литературы, если можно так выразиться, — «детской наивностью, разрушая взрослую ложь», потому что опасность для Советской власти и заключалась в истинном изображении советской реальности. Как известно, никакая тирания не терпит правдивого отражения самой себя, тем более — молодыми людьми, возомнившими себя писателями.
Во-вторых, Довлатов сам говорит о себе, что он не был мятежным автором, не интересовался политикой, не допускал в своих писаниях чрезмерного эротизма. Он писал о мелких фарцовщиках и страданиях молодого надзирателя в лагере, которых хорошо знал, о спившихся низах большого города. Довлатов не был антисоветским писателем, но его не печатали.
Почему? Какие такие крамольные идеи были в его произведениях?
Все дело было в том, что показывая жизнь «человека с душой и талантом…» Довлатов одним из первых зафиксировал опаснейшее противоречие между тем, что было в жизни, и тем, что утверждалось советской литературой. Зафиксировал потерю идеалов, потерю героя. В отличие от своих предшественников — писателей-шестидесятников, воспевавших романтику «Братской ГЭС», и покорителей целины — Довлатов стал летописцем застоя.
Он не борется с режимом, он описывает реальность. И главной его мыслью была мысль о невозможности существования человека с душой и талантом в этой реальности. В какой-то мере это дает ответ и на тот вопрос: Почему так много писателей уехали на Запад?
Это и Бродский, и Аксенов, и Владимов, и Войнович, и Некрасов, и Максимов, и многие-многие другие.
Слово учителя
V. Закрепление изученного материала.
Определите субъективную модель текста .
Каков же гражданин в прозе Довлатова?
Какова действительность?
И. Бродский: «Мир уродлив, и люди грустны». Как вы понимаете эту фразу? Согласны ли вы с ней?
Как по-вашему — кто потенциальный читатель Довлатова?
Ваше восприятие его прозы?
Какими складываются отношения между читателем и писателем благодаря такому методу художественного письма?
VI. Рефлексивно-оценочный этап .
— Как вы себя чувствовали на уроке?
— Было ли мне комфортно?
— С каким настроением вы работали?
— Довольны ли вы собой?
— В чем вы затруднялись?
VII. Заключительное слово учителя.
Выставление оценок
(1 votes, average: 5,00 out of 5)