О П. М. Третьякове из кн. «Лицо времени»
Быть может, многим теперь покажется странным услышать, что еще каких-нибудь сто лет назад в России не было ни одного доступного народу музея, если не считать Эрмитажа , где русских картин было немного, да еще музея при академии.
Несправедливо было бы, однако, утверждать, что в то время в России не было вовсе любителей искусства.
Но любовь любви рознь. Вельможные меценаты любили искусство, как скупой рыцарь свое золото; они лелеяли его, но держали под семью замками. Творения русских живописцев были заперты в залах княжеских дворцов и помещичьих
Но те же причины, какие пробудили к жизни новую русскую живопись, сделали неизбежным и возникновение общедоступных музеев.
Имя Павла Михайловича Третьякова навсегда останется среди имен тех людей, кто бескорыстной любовью и преданностью своей двигал вместе с художниками русскую живопись вперед. Его горячая вера в будущность народного искусства, его действенная и постоянная поддержка укрепляли художников в сознании необходимости дела, которое они делают.
Третьяков не был «покровителем искусств», меценатом
«Я вам всегда говорю, — писал он однажды Крамскому, — что желаю приобретать как можно дешевле, и, разумеется, если вижу две цифры, то всегда выберу меньшую: ведь недаром же я купец, хотя часто и имею антикупеческие достоинства».
Именно эти «антикупеческие достоинства» — просвещенность, гуманизм, понимание общенародной роли искусства — и позволили Третьякову выбирать для своей галереи все самое лучшее, самое правдивое и талантливое, что давала тогда русская живопись.
С первой же выставки передвижников он приобрел около десятка картин, и среди них такие, как «Грачи прилетели» Саврасова, «Петр Первый допрашивает царевича Алексея в Петергофе» Н. Н. Ге, «Сосновый бор» Шишкина и «Майская ночь» Крамского. С тех пор он стал постоянным членом товарищества и тем самым присоединился к общим задачам и целям.
Третьяков известен был своим удивительным чутьем. Тихий, молчаливый, сдержанный, он появлялся
В мастерских, где еще только заканчивались будущие шедевры живописи, и, случалось, покупал их для своей галереи прежде, чем они успевали появиться на выставке.
Бескорыстие его было беспримерным. Приобретя у Верещагина огромную коллекцию его картин и этюдов, он тут же предложил ее в качестве дара Московскому художественному училищу. Свою галерею он с самого начала задумал как музей национального искусства и еще при жизни своей — в 1892 году — передал в дар городу Москве.
И лишь спустя шесть лет открылся первый государственный русский музей в столичном Петербурге, да и то куда уступавший «Третьяковке», ставшей уже к тому времени местом паломничества многих тысяч людей, приезжавших в Москву со всех концов России.