На солнечной стороне жизни
Дина Рубина родилась, выросла и прожила изрядную часть жизни в Ташкенте, затем на некоторое время стала москвичкой, откуда в перестройку эмигрировала в Израиль. Там она пишет книги на русском языке, регулярно выходящие и здесь, в России. Тематика этих книг по большей части касается жизни советских евреев, перекочевавших на землю Обетованную , в Европу, в Америку…
Впрочем, фигурирует у нее и немало персонажей, относящихся к самым разным, подчас экзотическим народам. Чем, кстати, сюжеты Рубиной иной раз вызывают в памяти Улицкую; иногда даже
Больше солнца, я б сказала. Здесь практически отсутствует подспудная назидательность Улицкой.
Рубина вообще куда больше показывает, чем рассказывает, точнее — живописует словом, как маслом по холсту. Можно открыть книгу наугад — и почти наверняка наткнешься на что-нибудь вроде: «Издалека душно благоухали прессованные кубы багряных и желтых сушеных дынь… Россыпью полудрагоценных
Последнее для нее естественно, как для знатока живописи, дочери художника и жены художника, человека, с детства и по сей день вращающегося в этой среде. Неудивительно, что художниками оказываются многие персонажи ее произведений. Вот и героиня этого романа, «На солнечной стороне улицы» — не исключение.
Героини, впрочем, две. Параллельно с упомянутой художницей по имени Вера Щеглова существует ее ровесница, ведущая повествование от первого лица, альтер эго автора. Сначала — тоже девочка-школьница, затем — девушка-студентка, затем — взрослая женщина.
Они время от времени сталкиваются в родном городе, затем — в эмиграции. Та, которая ведет повествование и кого смело можно назвать будущей Диной Рубиной, постоянно приглядывается к необычной сверстнице, следит за ее картинами , пытается понять изнутри эту диковатую личность, для чего, в конце концов, принимается за Роман о них обеих.
Девочка Дина — из милой интеллигентной еврейской семьи, музыкой занимается. Русская девочка Вера — сорная трава, безотцовщина, а уж матушкой Бог наградил!.. Нет, вообще-то та — «талантливая, только образования нет, и жизнь была тяжелая — война, блокада… родные поумирали все… Если б ее вовремя образовать, вышла бы птица большого полета.
Может, министр финансов, может, гениальная актриса… » Вышла, однако, уголовница: спекулянтка, крупная наркодилерша и даже убийца. И тем не менее ее дочери повезло: «Впоследствии она повторяла в разных интервью: мировоззрение мое сформировали трое мужчин, которые встретились мне в жизни в разное время: алкоголик-отчим, рано погибший друг и еще один человек, с которым мы до сих пор о многом не доспорили… «
Они-то и смогли разглядеть в ней художественный талант и общими наставническими усилиями помочь стать тем, кем она стала…
На мой взгляд, эти самые трое мужчин в романе могут вызвать у читателя странное чувство — словно бы некоего расщепления, растроения одной знаковой личности. Личности тонкой, мудрой, широко образованной, замечательно коммуникабельной, умеющей дружить, внимательной к мелочам и деталям жизни — словом, личности артистически одаренной. Ну и, разумеется, со сложной драматической судьбой. Первой ее ипостасью становится тот самый отчим, в буквальном смысле подобранный девочкой в грязи, где валялся пьяный и побитый — ибо показался той удивительно похожим то ли на испанского аристократа, то ли на портрет Исаака Левитана со старинной открытки…
Проспавшийся и отмытый «аристократ» оказывается неким Михаилом Лифшицем, прошедшим лагеря интеллектуалом. Девочка сама определяет его себе в отцы, а матери — в мужья. Второй окажется молодым художником-инвалидом и первой Вериной любовью.
Третий — ученым, бескорыстным другом, почитателем таланта и — тайно влюбленным. Который унесет эту безнадежную влюбленность в эмиграцию, сделает карьеру, разбогатеет, скупит себе все Верины картины через подставных лиц, чтобы однажды, через много лет, торжественно предъявить их ей, сделать наконец предложение руки и сердца — и отказа не получить.
То, что таких людей случилось аж трое , и весь вышеизложенный хеппи-энд, и тот факт, что Вера, как выяснится, окажется еще и дворянкой по матери, той самой матери, — у другого автора отдавало бы мелодрамой, если даже не сказать — дурновкусием… Но у Рубиной все это выглядит скорее как щедрый перерасход краски: еще усилим, еще добавим, чего там мелочиться?!
Но все же — что общего у таких разных героинь, как Вера и Дина? А прежде всего — родина, солнечный город Ташкент, накладывающий на них свой незабываемый отпечаток. Ташкент, собственно, — третий и едва ли не главный герой романа.
О своем Ташкенте Рубина пишет, конечно же, не впервые , однако нигде это не было сделано так исчерпывающе, как в этом романе, подпись в конце которого гласит «Ташкент — Москва — Иерусалим, 1980-2006». Сначала — о золотой поре города, совпавшей с ранним детством героинь, резко перечеркнутой знаменитым землетрясением. «…Не такие уж тотальные были разрушения, чтобы с лица земли весь город снести, но, видно, где-то там, «наверху», решили сделать из землетрясения образцово-показательное мероприятие, апофеоз дружбы народов, не понимая, что настоящая дружба народов — это и было то золотое равновесие, которое являл старый Ташкент, великий Ноев ковчег… «
И вот — на месте знаменитых Базаров, старинных особнячков, фруктовых садов, платановых аллей выросли все эти нестерпимо-однообразные многоэтажные кварталы. А также — многочисленные бронзовые памятники, о которых народ вынес вердикт: » Безовкусица » и обогатил городской фольклор эпиграммами вроде: «Тебе, Ташкент, Москвой подарен огромный хрен, на ем — Гагарин «…
Но несмотря на все это, как и на феодальные замашки местной знати, и на наркоманию, и на молодежные банды, — жизнь тогда протекала в общем-то мирно и на удивление гармонично, — при том, что помимо коренных узбеков, бывших едва ли не в меньшинстве, а также «колониальных белых» — русских и русских евреев, там проживали евреи восточные — бухарские, горские, крымские , а также греки, армяне, казахи, корейцы и еще бесконечное множество наций. Национальные черты Рубина схватывает бегло, походя, — и очень выразительно: «Молочница… была украинкой. К ней однажды приехала в гости дочь с маленьким ребенком.
Еврейка бы тут же заявила, что это лучшее дитя на свете. А украинка выразилась откровенно: «Ой, Лыду, яко же воно в тэбэ дурнэ!» Стоявшие рядом узбечки тут же закачали головами и сказали, что ребенок выправится… » Или: «Евреи о политике при детях старались не говорить . А греки-политэмигранты о политике могли говорить везде и всегда… Им было хуже: Дети греков понимали все, о чем говорят родители. А еврейские бабушки и мамы для конспирации переходили на идиш… «
Особое же отличие этого разноязыкого Вавилона от других вавилонов советской империи, от «таких же бакинцев-тбилисцев-ереванцев» , в следующем: » … Каким русским языком они говорят, а?.. А все потому, что город буквально кишел странными пришельцами: какими-то нищими полуживыми дворянами, белогвардейскими китайцами, сиделыми по лагерям профессорами… «
Такими разномастными, разноплеменными персонажами той ушедшей цивилизации и их бесконечными историями — лагерными, военными, любовными, семейными, авантюрными, творческими — и переполнена книга. И все эти ташкентские обыватели, начальники, городские сумасшедшие, творческая интеллигенция, бомжи, проститутки, доморощенные диссиденты, к счастью, не сгинули в потоке неумолимого времени — они останутся на вымышленных полотнах вымышленной Веры Щегловой и — в реальном романе реальной Дины Рубиной, романе, написанном тем самым, ташкентским, настоящим без кавычек, русским языком.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)