На чем же основано прочтение рассказов Шукшина?
Прежде всего, зададим вопрос: а что это за «скандал», который, согласно ожиданиям А. Марченко, должен был или мог произойти в рассказе «Змеиный яд»? Что должен был сделать Максим Волокитип, герой рассказа? Полнее раскрыть смысл своего выкрика «Я вас всех ненавижу, гадов!», разъяснив, как, за что и почему он «их» ненавидит, и пролив, таким образом, свет на «те сложные отношения, какими связана сегодняшняя деревня с сегодняшним городом»?
Судя по всему, именно такого «скандала» и ожидала А. Марченко и, так и не дождавшись,
А. Марченко была, по-видимому, сразу же загипнотизирована тем фактом, что Максим Волокитип, который мыкается по московским аптекам в безуспешных поисках змеиного яда, оказывается недавним выходцем из деревни , а люди, которые причиняют ему зло, живут в городе. На нем, этом факте, она и строит свою схему основного конфликта в рассказах: хорошая деревня — плохой город. Между тем, если приглядеться к рассказу поближе, то легко убедиться, что факт этот сам по себе для Шукшина ровным счетом ничего не значит,
Коробов, обративший внимание на такую характерную деталь, как то, что «не критика, а оскорбленный Максимом городской аптекарь понял нашего героя», Максиму же самому стало стыдно за свою выходку. Носителем того зла, против которого выступает в данном случае писатель, в принципе может оказаться и деревенский человек , а пострадавшим может оказаться и городской . А значит, и сама идея рассказа «читается» совершенно по-иному. Она — не в обличении города как такового, не в утверждении нравственного превосходства деревни, а в протесте против зла, которое одинаково отвратительно и в городе, и в деревне, в протесте против человеческого равнодушия, казенщины. «Я вас всех ненавижу, гадов!» — эта «выходка», можно согласиться с А. Марченко, «груба и нелепа», но «они» — это не город вообще, а определенная и особенно ненавистная писателю порода чиновников, которые, пользуясь своей маленькой «властью», предоставленной им их служебным положением, превращают подчас эту «власть» в ничем не ограниченную и, к сожалению, почти не наказуемую тиранию.
Именно эту деталь — оскорбительное, полное намерения унизить человека, поведение — Шукшин. стремится особо подчеркнуть во всех рассказах на эту тему. «Максиму подумалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать «нет», «не знаю». Он уставился па нее.
— Что? — спросила она. — А где же он бывает-то? Неужели в целом городе пет?! — Не знаю,- опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина». «Максиму захотелось обидеть женщину, сказать в лицо ей какую-нибудь грубость. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое «нет»» , «Продавщица презрительно посмотрела на него. Странный они народ, продавщицы: продаст обыкновенный килограмм пшена, а с таким видом, точно вернула забытый долг». «Продавщица швырнула ему один сапожок.
Сергей взял его, повертел, поскрипел хромом, пощелкал ногтем по лаково блестевшей подошве… Осторожненько запустил руку вовнутрь… «Нога-то в нем спать будет»,- подумал радостно.
Можно вспомнить и еще несколько выразительнейших портретов таких персонажей: это и Красноглазый из рассказа «Ванька Тепляшин», и продавщица Роза из «Обиды», и вахтерша из документального рассказа «Кляуза». И в каждом из названных примеров Шукшина интересуют не взаимоотношения деревни с городом, а проблемы куда более сложные и, главное, касающиеся всех нас,- они суммируются в трудном, исполненном глубокой душевной боли вопросе: «Что с нами происходит?» В самом деле — что? Этот вопрос не был бы ни трудным, ни слишком драматичным, если бы дело заключалось лишь в том, чтобы объяснить, откуда берутся такие вот хамы вроде Розы или Красноглазого. Нравственная неразвитость, низкая культура, комплекс неполноценности и т. д. Но этим вопрос не исчерпывается.
Дело не только и, быть может, даяле не столько в том, откуда берутся хамы, сколько в том, чем они деря^атся в жизни, почему остаются сплошь и рядом безнаказанными. И Шукшин в полный голос заявляет, что если хам поднял голову, если он набирает силу, то виноваты в этом во многом мы сами. Продавщица Роза наверняка не посмела бы издеваться над Сашкой Ермолаевым, если бы в очереди нашелся хоть один, кто пожелал бы вникнуть в суть спора и встать на Сашкину сторону — ведь дело-то было яснее ясного.
Но: «…Между тем сзади образовалась уже очередь. И стали раздаваться голоса:
— Да хватит вам: был, не был! — Отпускайте! — Но как же так? — повернулся Сашка к очереди. — Я вчера и в магазине-то не был, а они мне какой-то скандал приписывают! Вы-то что?! Тут выступил один пожилой, в плаще. — Хватит — не был он в магазине!
Вас тут каждый вечер — не пробьешься. Соображают стоят. Раз говорят, значит, был. — Что вы, они номерами никуда не ходют! — заговорили в очереди. — Они газеты читают. — Стоит возмущается!
Это на вас надо возмущаться. На вас надо возмущаться-то. — Да вы что? — попытался было еще сказать Сашка, но понял, что бесполезно. Глупо. Эту стенку из людей ему не пройти. — Работайте,- сказали Розе из очереди. — Работайте спокойно, не обращайте внимания на всяких тут…»
И вот Сашка стоит на улице и растерянно думает: «Что за манера? Что за странное желание угодить — продавцу, чиновнику, хамоватому бюрократу?! Угодить во что бы то ни стало!
Ведь мы сами расплодили хамов, сами! Никто же нам их не завез, не забросил на парашютах! Сами!
Давайте разберемся, в конце концов. Пора же им и укорот делать. Они же уже меры не знают…»
Действительно, «укорот» нужен. Но как его сделать? В одиночку — ничего не получится. Сашка Ермолаев попробовал было не бороться даже, а просто выяснить, почему тот, «пожилой, в плаще», угодничал перед продавщицей, так самого с лестницы спустили; Вапька Тепляшин только и смог, что уйти из больницы, да обругать на прощание Красноглазого, который, кстати сказать, и ухом не повел; сам Шукшин в истории с вахтершей так* и остался со своим вопросом-криком: «Что же с нами происходит?!»
Вывод напрашивается только один: для того чтобы победить хама,- надо объединить усилия, а для того чтобы объединить их, надо победить в самих себе равнодушие, нравственно-социальный индифферентизм. К этому, собственно, и призывает Шукшин. Но вот что странно: в критике этот его вывод не то чтобы ставится под сомнение, но явно притупляется, обрастая некими дополнительными, так сказать, «сопутствующими» толкованиями, которых сам Шукшин ни в какой мере не предусматривал.
Дело представляется таким образом, будто Шукшин, отдавая на всеобщее обозрение неприглядную фигуру хама, преследует и еще одну цель, а именно: «понять неправого».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)