«Двойное письмо»: рассказы Александра Жолковского
Заглавие рассказа «Дачники» цитатно по отношению к названию одноименной пьесы Горького, а рассказа «Жизнь после смерти» — книги Р. Моуди; заглавие рассказа «В сторону Пруста» представляет собой перефразирование названия романа Пруста «В сторону Свана». Сюжет «прозы» «На полпути к Тартару» цитатен по отношению к книге Овидия «Метаморфозы» и рассказу Кафки «Превращение», а его центральный персонаж — по отношению к центральному персонажу романа Набокова «Пнин», Интересуют Жолковского метаморфозы
Чаще других цитируется Пушкин .
В финале рассказа «НРЗБ» цитирование приобретает характер центона: «… Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? Вот объясненье. Вот что удлиняет нам опыты быстротекущей жизни…
Знакомых мертвецов живые разговоры, знакомый труп лежал в пустыне той. Нет, как труп, в пустыне я лежал. В общем, Кавказ был весь, как на ладони, был весь, как смятая постель, спи, быль, спи жизни ночью длинной, усни, баллада, спи, былина, хрр… храни меня, мой талисс… сс… сс…
Профессор спал. Ему
Столь же органичны для Жолковского точные или вольные цитаты из литературоведческих работ :
«Он отмечал, что если Пастернак приводит в бешеное движение недавний момент и апеллирует к современному классику, то Мандельштам, наоборот, останавливает мгновение, предшествующее превращению черепахи в кифару древнегреческим поэтом Терпандром» ;
» » .
Иногда, отказываясь от конкретизации какой-либо ситуации, писатель просто отсылает читателя к творчеству автора, воссоздавшего подобную ситуацию исчерпывающе: «Впрочем, все это гораздо лучше описано у Пруста» ; «… все та же исповедь попутчику, изливаемая на транспорте, а то и пешком, и вот теперь с велосипеда. Последний немного отдает Набоковым…» .
Писатель-постмодернист рассчитывает на узнавание первоисточников, сколь бы радикально ни переосмыслялись те или иные цитации, попадая в новый контекст. Цитатное использование чужих культурных кодов выступает, во-первых, как средство экономии, освобождающее от необходимости сколько-нибудь подробной характеристики определенных эстетических феноменов, во-вторых, — как средство расширения культурного пространства текста, в-третьих, — как средство активизации сотворческого импульса читателя, оставляющее широкий простор для вариативного прочтения. Привычное и даже окостеневшее в сознании поколений поворачивается необычной стороной, выявляет ранее не обнаруженные грани, возможности истолкования, вступает в неожиданные связи и тем самым актуализируется; далеко отстоящие друг от друга по времени эстетические явления оттеняют и проясняют друг друга, уточняют представление о процессе литературной эволюции, неотделимом от процесса функционирования и интерпретации художественных произведений.
Произведения Жолковского выявляют своеобразную филологизацию мышления современного человека, применяющего для характеристики жизни категории, внедренные в его сознание литературой и искусством и обладающие большой степенью объективности.
Чрезвычайно важна для Жолковского проблема самокомментирования культуры как средства ее сохранения, воспроизводства, обогащения, неотделимого от деканонизации. Оригинальное воплощение она получает в «прозе» «Посвящается С.». Здесь появляется сквозной персонаж ряда рассказов Жолковского — профессор 3., образ которого создан с использованием авторской маски . Инициал 3., разъясняет писатель, задействован «для поддержания иллюзии художественного вымысла» и является «продуктом обратного перевода с языка новой родины» , где «наше родное Ж превращается в странную парочку ZH» 7, с. 3, на русский.
Возникает необходимый Жолковскому эффект отстранения, позволяющий осуществлять игру с собственным профессиональным имиджем. Образ профессора. травестирован, юмористически окрашен; в нем просвечивает профессор Пнин из одноименного романа Набокова.
Присутствие такого персонажа-филолога делает оправданным насыщение текста материалом литературоведения и культурологии, использование кода научного исследования. Однако, как и всякий постмодернист, Жолковский стремится избежать однозначности, особенно нетерпимой, когда речь идет о литературе с ее многозначной природой. Поэтому повествование вариативно, неотделимо от ирони-зирования и самоиронизирования. Высказав какое-либо суждение, Жолковский сразу же вслед за тем демонстрирует его относительность, недостаточность, неполноту, прибегает к уточнениям, разъяснениям, сопоставлениям разных точек зрения и даже опровержениям, и этот процесс бесконечного уточнения, комментирования ранее сказанного и составляет «сюжет» «прозы» «Посвящается С.».
В ней находит воплощение принцип ризомы. Рассказу присущи аструктурность, алинейность, постоянные извивы мысли, уходы в сторону, разнообразные аналогии, ассоциации, уточнения.
Своего рода завязкой последующих размышлений культурологического характера становится фраза «Профессор 3. читал Борхеса» , с которой начинается «проза». Каждое слово данной фразы подвергается в дальнейшем уточняющему комментированию, уточняющий комментарий в свою очередь комментируется и т. д. и т. п. — по принципу цепной реакции. По существу, Жолковский решает классическую деконструктивистскую задачу, как она поставлена Деррида: разрушить границу и построить другую.
Не случайно идея пограничья, промежуточности, двойственности, сомнительности, относительности, зыбкости переходов активно муссируется в рассказе.
Во-первых, оказывается, что «профессор 3. не был настоящим профессором и лишь играл роль полного профессора славистики по принципу наименьшего сопротивления обстоятельствам, в которых оказался в эмиграции» . В данном случае уточнение отделяет формальное от неформального, поворачивает к нам объект разными сторонами, суждение о каждой из которых по отдельности правдиво, но не дает адекватного представления о сущности объекта в целом. Утверждение совмещено в «прозе» с отрицанием, эффект «присутствия» — с эффектом «отсутствия».
Следующая ступень уточнения связана с пародийным снижением образа, заявленного как благопристойно-«цитатный». При этом Жолковский выходит на проблему более общего порядка — проблему творческой личности. Данную проблему он рассматривает в юнгиан-ском ключе, одновременно пародируя Юнга, лишая его суждения значения непререкаемости.
Создатель аналитической психологии утверждал, что творец в своем качестве художника «есть свой труд, а не человек»: «Каждый творчески одаренный человек — это некоторая двойственность или синтез парадоксальных свойств. С одной стороны, он представляет собой нечто человечески личное, с другой, — это внеличностный, творческий процесс».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)