Рецензия на рассказ И. А. Бунина «Чистый понедельник»
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо, И молча жду, тоскуя и любя. Весь горизонт в огне, и близко появленье, Но страшно мне: изменишь облик Ты… А. Блок
Любовь… Сколько коварных, обманчивых, загадочных, томительных и губительных проявлений этого чувства способен воплотить ум гениального мастера слова!
Любовь, любовь — гласит преданье — Союз души с душой родной — Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И… поединок роковой.
Любовь двусмысленна, двулична, двугранна… Ее темная сторона неотделима от светлой,
Цикл любовных новелл И. А. Бунина «Темные аллеи», связанных тематически, идейно и стилистически, открывает взору читателя новые грани «сердечных» коллизий, не опирающихся на приземленную основу чувства, а ищущих смысла и разрешения в истории, вечности, сущности «странной» Руси. «Все рассказы этой книги, — писал И. А. Бунин Тэффи, — только о любви,
История «странной» любви в «странном» городе — так понимает свои отношения с возлюбленной герой рассказа . Женщина, завладевшая сердцем рассказчика, до конца не разгадана и не понята им , она незнакомка, окутавшая пьянящей пеленой влюбленности его мысли и порывы. На это указывают не только словесные выражения чувственных ощущений молодого героя, но и пространственная литературная реминисценция знаменитой «Незнакомки» А. Блока, воплощенная в описаниях московского дня: «Темный московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонтанах, тепло освещались витрины магазинов… оживленнее спешили по чернеющим тротуарам мутно чернеющие прохожие» и в анафоре «каждый вечер».
И каждый вечер за шлагбаумами… И каждый вечер друг единственный… И каждый вечер, в час назначенный, Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.
«Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер — от Красных ворот к храму Христа Спасителя; она жила против него…» Рамки каждодневной или, вернее, каждовечерней жизни героев определены: обеды в «Праге», «Эрмитаже», «Метрополе», театры, концерты, «капустники», «Яр», «Стрельня»… Влюбленные впитали в себя насыщенный способ существования образованной дворянской молодежи того времени . Но духовное пространство главной героини никогда не заполнится этими внешними выражениями бытия. Первая ее реплика, «слышимая» читателем, вбирает в себя всевременной и актуальный философский смысл: «А зачем все делается на свете!
Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках?», позднее она произнесет: «Кто же знает, что такое любовь?» — и выведет каратаевскую формулировку счастья: «Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету». С этого момента она становится загадкой не только для пылкого юноши, но и для понимающего читателя. Она!.. Кто она?
Эта таинственная бунинская женщина, наделенная неопределенным именем-местоимением наравне с другими героинями «темных аллей»? А ведь именно на ее духовном восприятии мира, времени, истории, Руси строится не сюжетная линия произведения, а ее лирическая, «красиво и страшно» поэтизированная первооснова. Она странна, как любовь, как город, сочетающий в себе христианские и мусульманские начала, она необычна, непознаваема, как и сама Русь. «Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотя все-таки цветы были у нее любимые и нелюбимые, книги, какие я ей привозил, она всегда читала, шоколаду съедала целую коробку, за обедами и ужинами ела не меньше меня…» Пение старого цыгана в казакине с галунами, с сизой «мордой утопленника» для нее равноценно канкану Станиславского «с белыми волосами и черными бровями» и плотного Москвина «в пенсне на корытообразном лице». После прочтения наизусть отрывка из летописного сказания героиня изъявляет желание пойти на «пошлый» капустник Художественного театра, где она, дева необыкновенной красоты, танцует полечку Транблан с Сулержицким, «кричащим козлом» бессмысленные строки. Сколько несогласованных, несовместимых действий можно найти в арсенале ее внешних проявлений!
Именно вздорный алогизм поведения, загадочность и ослепительная прелесть влекут молодого «неприлично красивого» юношу к шамаханской царице, повелительнице его счастливого , покорного сердца. Но духовная пропасть, показанная «физически» , отдаляет героев друг от друга: здесь появляется мотив «постороннего», призванный показать несовместимость их жизненных стремлений и внутренних структур . Любовь повествователя и похитительницы его сердечного спокойствия — чувство с меховой, теплой оторочкой: весна сменит зиму, и «скользкая от снега шубка» спадет с плеч царицы, исчезнут отношения и останется горечь воспоминаний и сожалений о невозвратимом прошлом да «темная, жестокая аллея» будет виднеться вдали. Не случайно авторское упоминание разнообразных «меховых» и «бархатных» деталей и так далее), показывающих дорогую роскошь материалов, из которых шились одеяния и убранства древних боярынь, дворян, царей, но поданных повествователем в контексте настоящего.
Историко-литературные реалии и пласты прошлого России, отмеченные автором в рассказе, раздвигают рамки повествования до пространственных очертаний. Именно организация времени в рассказе, его христианские, восточные религиозные мотивы являются ключевыми символами для понимания образа героини. Алогизм поведения девушки — лишь видимое указание автора на ее внутреннюю неустроенность. Духовный стержень сознания бунинской женщины разветвлен на две дороги, ее сущность раздвоена и многогранна одновременно.
Ее нравственные поиски переплетаются в невидимом, но трагически жестоком противоборстве с настоящим и прошлым . Настоящее — это то, что героиня вынуждена отвергнуть во имя высшей идеи и цели. Реальность в ее сознании ассоциируется не только с любовью простосердечного юноши но и с пошлостью «капустников» Художественного театра, где самые одаренные и талантливые люди страны танцуют канкан в сопровождении воя, свиста и скрежета шарманки. Поразительно многообразие литературных и культурных реалий, изображенных писателем: книги зарубежных модернистов и декадентов Шницлера, Тофмансталя, Тетмаера и Лишбишевского, неординарные лекции Андрея Белого, Роман В. Я. Брюсова «Огненный ангел», рассказы Леонида Андреева, концерты Шаляпина. Но главная героиня считает эти явления порождением и воплощением «желтоволосой Руси». Естественно для нее лишь прошлое, завораживающее своей «ужасной красотой» и величавостью.
Современник Бунина Г. В. Адамович в «Воспоминаниях» так писал об авторе «Темных аллей»: «Он уважал православную церковь, он ценил красоту церковных обрядов. Но не более того. Истинная религиозность была ему чужда…
Он был символом связи с прошлым… как с миром, где красота была красотой, добро — добром, природа — природой, искусство — искусством». Родственная автору героиня не отрицает своей частичной «нерелигиозности», прошлое в ее представлении эстетизировано: она восхищена картиной похорон архиепископа, любит русские сказания, перечитывает «то, что понравится, пока не заучит наизусть», изумляется необыкновенности «Рече Гюрги…», звучащей из уст ее возлюбленного, после чего произносит: «И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях».
Стихия шамаханской царицы, восточной красавицы с лубочной картинки — допетровская Русь, ее «красота и ужас», покой, эра смирения и покаяния. Звучит парадоксально, но этот путь единственно верен как для России, стоящей в начале XX столетия над пропастью, так и для бунинской женщины.
По воле героини и замыслу автора прошлое в рассказе находит «бархатные» отражения в настоящем, незримой, тонкой нитью вплетается в полотно предвоенной жизни. «Солнце только что село, еще совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в июне, и таинственно теплились вокруг нас спокойными грустными огнями неугасимые лампады, рассеянные над могилами» — великолепный насыщенный пейзаж, словно срисованный художественной кистью писателя с древнего живописного прошлого России.
Образ великой княгини Елизаветы Федоровны, настоятельницы Марфо-Мариинской обители, и ее послушниц не согласовывается с духом настоящего, но родствен процессиям и обрядам, сопровождавшим жизнь знатных бояр и самодержиц в белокаменной первопрестольной Москве.
«…На душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, и ее старины», — с благостной умиротворенностью определяет героиня спектр своих чувств, но Бунин наделяет ее более глубинными ощущениями, возможностью духовного слияния с прошлыми эпохами, интуитивной, мысленной устремленностью в даль времен. Она невольно вторит мыслям Ивана Великопольского, героя А. П. Чехова, сочетавшего, по мнению девушки, «сусальную смесь русского стиля и Художественного театра», которому она предпочла «босого» Толстого: «…студент думал о том, что точно такой же ветер дул при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре». Героиня же замечает: «И вот так же, тем же звуком било три часа и в XV веке», но добавляет: «И во Франции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву», указывая на свою способность мысленно преодолевать отвлеченность от пространств и границ.
Сочетание восточного и славянского начал — еще один дополнительный аспект бунинского произведения. Если прошлое и настоящее взаимно проникают друг в друга, то сочетание «шелкового архалука, отороченного соболем», и белого платка послушницы, итальянской архитектуры и чего-то киргизского в остриях башен на кремлевских стенах, использование индийских мотивов в русских иконах и нелогичное перечисление городов и стран: «Москва, Астрахань, Персия, Индия!» — кажутся вполне естественными и уместными при изначальном определении глубинной мысли И. А. Бунина, нашедшей воплощение в «Чистом понедельнике». Странность и алогизм жизни героев — всего лишь следствие «внутренних стенаний» России, находящейся на перекрестке столкновения Востока и Запада. Ей необходимо сделать правильный выбор во избежание «окаянных дней», способных разрушить ее прекрасно-девственное начало и древнюю прелесть. Единственно верное решение — путь покаяния и поста — принят героиней, но не Русью…
Результат — тысячи загубленных душ и гниющая эпоха в противовес одному расколотому сердцу, скорбящему по своим молодым порывам, разгоревшимся с силой огненной стихии и исчезнувшим в кровоточащей темноте человеческой сущности.
В своеобразном эпилоге молодой человек, решившийся пройти по темной аллее любовных воспоминаний, заходит в Архангельский собор: «Там зашел в Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцание старого золота и иконостаса и надмогильных плит московских царей, — стоял, точно ожидая чего-то…» Только путем страданий и терзающих жизненных потерь герой смог приобщиться к величественной ужасной прелести прошлых эпох. В будущем груз с ужасным перевесит чашу незыблемой божественной истины.
Вхожу я в темные храмы, Свершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцании красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу я от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный, Только образ, лишь сон о Ней.
Лишь трагический сон, болезненная дрема царствуют в мертвой аллее любви, воспоминаний, нежности и губительных слез. Жизнь превращается в сонм сонных ощущений — отражений прошлой жизненной стихии. Забытые грезы, боль от утраты и музыка сердечной драмы, реквием, воспетый блеснувшей, но погаснувшей любви-звезде, любви-иконе, любви — мимолетной увертюре воспаленного сознания, любви — белоснежной послушнице, вобравшей в себя чистоту и свежесть первозданной Руси…
Всевосхваляющая благодарность тебе, Господи, за то, что ты даровал людям Любовь, наделенную безграничностью проявлений и очертаний.
Как тогда с безгласною улыбкой Ты прочтешь на моем челе О Любви неверной и зыбкой, О Любви, что цвела на земле. Но тогда — величавей и краше — Без сомнений и дум приму И до дна исчерпаю чашу, Сопричастный Дню Твоему.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)