Илья Бояшов: «Ничего другого, кроме притч, я писать не умею»

— Илья, какой эпитет Вы бы предпочли видеть перед сочетанием «современный российский писатель Илья Бояшов»: модный, популярный, известный, самый читаемый или какой-то другой?

— Давайте поговорим об образе современного российского писателя вообще. Если коротко попытаться обобщить его портрет, то, мне кажется, это крайне неуверенный в себе, закомплексованный, чрезвычайно мнительный, страдающий человек, прежде всего желающий уйти от реальной жизни и реальных проблем в свою выдуманную вселенную, спрятаться, закрыться в ней, подобно

дитяти. Он эгоист, но его эгоизм по-детски безобиден.

Как ни странно, он может оказаться мизантропом — но это опять-таки наивная, детская мизантропия. Вне всякого сомнения, писатель — это всегда обидчивый, рефлексирующий большой ребенок с ребячьим же взглядом на мир, ибо только ребенок так вдохновенно умеет фантазировать, выдумывать и воображать . И только после этого могут идти определения «успешный, модный, популярный, самый читаемый» и так далее. Что касается лично меня, то я не вижу себя ни «модным», ни «популярным», ни тем более «самым читаемым». О себе скажу так: известен в достаточно узких

кругах, то есть прежде всего среди тех, кто интересуется современным литературным процессом.

Честно говоря, в этой нише чувствую себя уютно, и мне этого вполне достаточно.

— Ваш писательский послужной список столь богат, что читателям мы напомним о нем в жанре перечисления. Первый сборник рассказов «Играй свою мелодию» вышел в 1989 году. В 2002 — книга «Безумец и его сыновья», в 2007 — романы «Армада», «Путь Мури» и «Повесть о плуте и монахе», в 2008 — романы «Танкист, или «Белый тигр»» и «Конунг». Вы лауреат премии «Национальный бестселлер»-2007 за «Путь Мури», вошли в шорт-лист премии «Русский Букер»-2008 с романом «Армада». Есть ли среди названных книг любимая?

Особенная? Или такая, которую сейчас, по прошествии времени, Вы написали бы/закончили бы иначе?

— Хотел бы я или нет возвращаться к прошлому, но по самой логике вещей этого мне не дано. Написанные книги есть «вчера», и они остаются во «вчера». Я же, как и всякий другой человек, устремлен в «завтра».

Я спокойно оставляю свое литературное прошлое и думаю только о том, что будет «завтра». Поэтому ничего из написанного и не выделяю. И ничего в нем не хочу менять.

— Коты нередко становились героями литературных произведений: Кот в сапогах, кот Бегемот, Чеширский кот, кот Базилио, кот Мурр, множество других черных и усатых-полосатых… Есть ли у Вашего кота, героя романа «Путь Мури», литературные «предки» или реальные прототипы, или же Мури — кот самостоятельный и самодостаточный?

— Кот — существо самое удобное для литературного произведения. Верблюд, лось, жираф — слишком экзотично. Опять-таки, характеры надо придумывать. А характерец любого кота известен нам уже заранее: эгоист, себялюбец, хитрец, гнет свою линию, совершенно не считается ни с чьим мнением, хозяев держит за слуг. Его философия — философия циника.

Он весь мир приспосабливает под свои нужды — и этим по-своему великолепен! Так что все коты одинаковы, выдумывать что-нибудь дополнительно совершенно не требуется. Ничего нового я и не придумывал: разумеется, и литературные предки у моего кота есть, и реальные прототипы.

— Композиция романа «Путь Мури» такова, что читатель благодаря коту встречается с множеством самых разных людей, животных, духов и гномов, ищущих или проходящих свой путь. Но сам Мури, как мне кажется, мудр изначально. Как Вы сами оцениваете те жизненные принципы, которые исповедует Ваш Мури?

— Писатель Павел Крусанов заметил, что Мури — «обаятельный мерзавец». Он мудр ровно настолько, насколько может быть мудрым любой кот. Единственный принцип его — восстановить свой утраченный рай. И в упорстве возвратить прежнюю жизнь он ни перед чем не остановится.

Ничто другое его не интересует. Никто другой его тоже не интересует. Этим можно восхищаться, это можно порицать.

Все зависит от точки зрения. Что касается меня — я просто констатирую факт: кот отправляется восстанавливать утраченное, и именно благодаря целеустремленности, упорству, эгоизму, нежеланию ничего видеть, кроме собственной цели, ему и удается это сделать.

— «Путь Мури» — притча, «Танкист, или «Белый тигр»» — притча, «Повесть о плуте и монахе» — тоже, если я не ошибаюсь, притча. Добавьте, если я не назвала еще какую-то книгу. Как Вы объясните столь устойчивую жанровую принадлежность Ваших романов?

— Что касается притчи — ничего другого, кроме притч, я писать не умею, хотя уже неоднократно пытался. Все дело только в том, что иной жанр мне не удается. Не умею писать длинно. Не умею долгое время держать внимание читателя.

Поэтому изворачиваюсь, как могу. Притча тем для меня удобна, что она коротка. В нескольких десятках страниц умещается целая сага.

— Предпоследний Ваш Роман «Танкист, или «Белый тигр»» — о Великой Отечественной войне. Чем продиктовано это обращение к военному сюжету и выбор героя?

— Я историк по образованию и интересуюсь военной историей. Совместить ее с притчей очень легко — это самый благодатный для подобного жанра материал. «Танкист» — мифический образ, символ. В той же степени, в какой символична, например, и замечательная книга Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит». Там капитан Ахав гоняется за белым китом . У меня же главный герой — чудом выживший, обожженный механик-водитель Ванька Смерть — с не меньшей яростью гоняется за белым «Тигром». Не нахожу ничего зазорного заимствовать символы у великих . Идея романа чрезвычайно проста: бесконечная борьба добра со злом, которая будет длиться до самого Армагеддона.

Конечно, я не мог не показать в своем коротеньком произведении хотя бы в нескольких словах, что собой представляли танки, как они воевали, чем друг от друга отличались, какие были в танковых войсках потери и так далее. Так как я сочиняю миф, то машины у меня делаются живыми существами: они так же страдают, как и люди, так же боятся умереть. Более того, в последней великой войне человек уже сам стал придатком машин, слился с ними, как бы передавая им свою ярость и свою боль.

Мне кажется, пришло время мифа о вой­не, некоего метафизического повествования, подобного «Розе мира» Даниила Андреева.

— «Конунг» — тоже притча? Какова степень исторической достоверности событий, описанных Вами в романе о юности Рюрика? Или история — только повод, чтобы сказать читателю о важ­ных сегодняшних проблемах?

— Заинтересовавшись в свое время исландскими сагами как блестящим образцом мировой литературы, я невольно стал интересоваться и историей викингов, и их неоднозначными взаимоотношениями с Древней Русью. У нас со скандинавами настолько много общего, что просто диву даешься. Славянские, финно-угорские и скандинавские племена жили в одном историческом, культурном и информационном пространстве, прекрасно знали друг друга, ладили друг с другом. При всей свирепости норманнов, они не очень-то рисковали портить отношения с восточными соседями, что, впрочем, неудивительно — соседи были не менее свирепы.

Именно на востоке, в Гардарике , варяги превращались из воинов в обыкновенных торговцев. Оставляя свои боевые драккары в Старой Ладоге, они затем пересаживались на купеческие корабли и, проходя по славянским рекам, вынуждены были еще и платить дань за безопасный проход. Конечно, не все было так гладко — иногда «купцы» и безобразничали, но позволить себе то, что они позволяли себе творить в совершенно ошалевшей от их набегов Европе, не могли ни по экономическим, ни по другим причинам.

Не сохранилось ни одного упоминания о крупных военных походах норманнов именно на Гардарику. А летописи христианской Европы того времени буквально пестрят сообщениями о зверствах варваров. Судя по всему, скандинавы считали эту землю своей, быстро сходились с местным народом, заключали выгодные династические браки.

Само слово «Русь» — норманского происхождения. Норманнов часто звали «русами». Очень много норманнов затем оставалось жить на этих землях. Самым естественным образом через одно-два поколения варяги смешивались со славянами.

И само призвание полумифического Рюрика далеко не случайно! Скандинавы хорошо знали местные обычаи и моментально к ним приноравливались. Кроме того, они славились не только как воины, но и как толковые политические деятели, которые могли продуманно решить тот или иной конфликт . Говорить об этом интереснейшем времени и об отношениях двух наших народов можно бесконечно, это чрезвычайно интересная тема. Отмечу только, что я задумался над тем, кем был Рюрик до своего прихода в Ладогу.

Ведь просто кого-то и «абы как» славяне позвать не могли — вне всякого сомнения, они очень хорошо разбирались в политике. Видимо, Рюрик уже тогда пользовался большим авторитетом не только у себя в Скандинавии. А вот как ему удалось завоевать уважение и соотечественников, и соседей — вопрос далеко не праздный.

Я и постарался дать на него свой ответ. «Конунг» — это фантазия на тему происхождения власти, размышление о самой ее природе, стилизованное под язык исландских саг.

— Илья, а что Вы пишете сейчас, если это не является тайной, конечно?

— В отношении будущих планов я человек не суеверный, поэтому охотно поделюсь: следующая моя книга о нашей российской женщине, на которой, как всегда, все и висит: и страна, и работа, и постоянно хныкающие мужья с детками. Называется притча «Каменная баба». Сюжет опять-таки далеко не нов , но ничего не вижу в этом страшного.

Не знаю, получится или нет, однако работаю.

— Давайте теперь поговорим о Вашем Лескове… Почему в проекте «Учебник, написанный писателями» Вы выбрали лесковскую тему?

— Что касается Лескова, все просто — я очень его люблю и время от времени перечитываю, особенно «Железную волю». Удивительнейшее произведение, заглядывающее в самую суть вопроса о наших взаимоотношениях с Европой . Это своеобразный и очень существенный довесок к «Левше». Образ несгибаемого немца Гуго Карлыча Пекторалиса, именно из-за своей «железной воли» и пропадающего ни за грош в, казалось бы, податливой, безвольной, лапотной России , мне как историку понятен и близок.

Чрезвычайно современная вещь, которую непременно надо переводить на все языки и самым обязательным образом раздавать дипломатам, которые приезжают сюда работать. Не сомневаюсь, что если последуют моему совету, то многих международных недоразумений можно будет избежать. Жаль, что Лескова не читал в свое время бесноватый фюрер.

Может быть, у него хватило бы тогда ума к нам не соваться.

— «Человечкина душа», так Вы назвали свое эссе о писателе, — это из «Левши». Как Вы думаете, потомки уже вполне постигли/разгадали лесковского героя или каждое следующее поколение открывает какие-то новые его черты, подобно тому, как открывают их в шекспировском Гамлете?

— Лесковский Левша вобрал в себя архетипические черты русского человека. Поэтому-то он и бессмертен в нашей литературе , пока Россия в том или ином виде будет существовать. Это и есть воплощенный в маленьком сказе национальный характер: ни больше и ни меньше.

— В связи с праведниками Лескова Вы упоминаете в «Учебнике…» героя Андрея Платонова Фому Пухова. Что общего у лесковских и платоновских «сокровенных» людей?

— Дело в том, что, на мой взгляд, нет более близких друг к другу писателей, чем Лесков и Платонов. Еще раз хочу подчеркнуть свою мысль — Платонов подхватил лесковского «странника» и повел его дальше, через Гражданскую войну и прочие наши напасти. Фома Пухов — прежде всего человек жизни, которая всегда будет течь сама по себе, невзирая ни на какие идеологии и общественные условности.

Пухов плоть от плоти самой земли, самого народа, он есть настоящий хребет нашего подспудного, мистического бытия. И сломать этого человека, в котором так много детской радости, простодушия и простодушной же любви ко всему сущему , — невозможно. Фома изначально вне идеологий, это дух России, ее своеобразный хранитель, опутанный ее же корнями и питающийся именно от этих корней.

— Не находите ли Вы что-то общее между своей сегодняшней деятельностью в издательстве «Амфора» и службой Н. С. Лескова в Ученом комитете Министерства народного просвещения по части «рассмотрения книг, издаваемых для народа»? Как сегодня обстоят дела с «книгами для народа»? Что рекомендовать школьникам из современной литературы? Учителям?

Для души? Для ума?

— Как сегодня обстоят дела с «книгами для народа»? Затрудняюсь ответить. С одной стороны, есть все, на любой вкус, раньше столько литературы, конечно же, не издавалось. С другой — человек без навигатора, не знающий, что ему читать, буквально тонет в этом море.

Ему жизненно необходим провод­ник, который и будет вести от автора к автору, от книги к книге. А от выбора книг зачастую зависит выбор судьбы… У меня были хорошие навигаторы.

От Ричарда Баха меня повели к Сэлинджеру , от него — к Лакснессу , от Лакснесса — к исландским сагам, от саг — к Леониду Леонову , а потом уже были Кортасар, Маркес, Борхес, Розанов, Набоков и сотни других славных имен.

Светлана Белокурова, Учитель санкт-петербургской гимназии № 405