Портретная характеристика Бунчука в романе «Тихий Дон»
Одним из убежденных идейных борцов против старого режима является Илья Бунчук. Он предан своему делу до последнего вздоха, и это отражается даже в его внешнем облике, в котором будто сосредоточились приметы многих его предшественников — «железных комиссаров»: «загнутые челюсти. глаза, ломающие встречный взгляд». Автор передает серость, будничность героя: «.все было обычно в нем», выделяет его среди других только упрямство и какая-то злость. И дальше, по мере развертывания сюжета даны некоторые штрихи, которые дополняют его
Так мелкими мазками художник создает яркий тип рабочего-революционера, отвыкшего от мирной жизни, для которого все сосредоточено на классовой борьбе. Зная идейную непоколебимость Бунчука, бросают на него самые опасные и трудные дела: агитацию среди бурлящих солдатских масс, боевую подготовку ополченцев на фронте, наконец, назначают комендантом Революционного трибунала, осуществляющего расстрелы «классовых врагов». Во имя торжества революционной идеи он был готов
Он чуть не задохнулся от хлынувшей в него ядовитой, как газ, ненависти, бледнея, заскрипел зубами, застонал». Бунчук верит в то, что советская власть принесет будущее его земле, по которой «.может, сын мой будет ходить, которого нет»196, поэтому он с таким фанатизмом отстаивает ее. Терпеливо герой сносит все оскорбления, которыми осыпает его арестованный офицер — корниловец Калмыков:
«Подлец!.
Бунчук, уклонившись от плевка взмахом поднял брови, долго сжимал левой рукой кисть правой, порывавшейся скользнуть в карман.
— Иди. — насилу выговорил он.
— Ты предатель! Изменник! Ты поплатишься за это! — выкрикивал он, часто останавливаясь, наступая на Бунчука.
— Иди! Прошу. — всякий раз уговаривал тот».
Но только Калмыков начинает порочить имя Ленина, герой не выдерживает и, «протяжно заикаясь», кричит: «Становись к стенке!» С безжалостной яростью, почерневшим лицом стреляет он в офицера. «Пуля вошла ему в рот. За водокачкой, взбираясь на ступенчатую высоту, взвилось хриплое эхо. Споткнувшись на втором шагу, Калмыков левой рукой обхватил голову, упал. Выгнулся дугой, сплюнул на грудь черные от крови зубы, сладко почмокал языком. Едва лишь спина его выпрямилась, коснулась влажного щебня, Бунчук выстрелил еще раз. Калмыков дернулся, поворачиваясь на бок, как засыпающая птица, подвернул голову под плечо, коротко всхлипнул». Как страшна эта картина! Смерть всегда неприглядна у Шолохова, кто бы ни умирал. А если это — смерть насильственная, то в натурализме ее описания всегда содержится немой укор убийце.
Объясняя затем свою беспричинную жестокость, ярый революционер говорит: «- Они нас или мы их!. Середки нету. На кровь — кровью. Кто кого. Понял? Таких как Калмыков, надо уничтожать, давить как гадюк! Злым будь!» А затем, наблюдая, как двое красноармейцев расстреливают пленного офицера, герой говорит «.чуть вызывающе: — Вот это мудро! Убивать их надо, истреблять без пощады!. Сгребать с земли эту нечисть! И вообще — без сантиментов, раз дело идет об участи революции». Для Бунчука не может быть метаний, нет середины, нет отдельных людей, главное для него — конечный результат. После этих злобных слов идут авторские слова: «.На третий день он заболел». Будто заболел герой не от тифа, а от накопившейся в нем ярости, ненависти и как-будто в наказание.
Анна Погедко, которую Илья встретил в пулеметной команде, ухаживает за ним во время болезни. Между ними возникает любовь, основывается она не только на взаимной симпатии, но и на их общем стремлении к победе советской власти. Причастность к делу революции налагает на них некую ответственность, они сдерживают свои чувства. Так, например, первый раз поговорив с Анной, Илья думает о ней не иначе, как о «умной девушке, хорошем товарище», встреться после долгой разлуки, они начинают говорить не о том, как они соскучились друг по другу, а о делах: «О мы там качнули дело! Сколотили целый отряд в двести одиннадцать штыков. Вели организационную и политическую работу.»В советской критике установилось мнение, что чувству, зародившемуся между героями, «не хватает того полного изображения, с которым выписаны. отношения Григория и Аксиньи, Григория и Натальи.»Действительно, мало между влюбленными чувственности, порывистости.
Выздоровев, Бунчук вновь возвращается «в строй», и партия, выказывая ему полное доверие, назначает его на новую должность — коменданта при трибунале Донского ревкома. Председатель предупреждает его: «Работа грязная, но нужно сохранить и в ней целенькое сознание. человечность.». «Целеньким» сохранить сознание на этой работе трудно, и «за неделю Бунчук высох и почернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, неровно мигающие веки не прикрывали их тоскующего блеска».
Анна просит Илью: «Уйди оттуда! Погибнешь ты на этой работе». В последующем за этим разговоре проявляется весь фанатизм Бунчука: «Истреблять человеческую пакость — грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души. На грязную работу идут либо дураки и звери, либо фанатики. Так, что ли? Всем хочется ходить в цветущем саду, но ведь — черт их подери! — прежде чем садить цветы и деревца, надо грязь чистить! Руки надо измарать!»
В этом монологе, сказанном, по сути, для себя, он пытается оправдать свои действия. Но, истребляя «человеческую пакость», уничтожая «клещей, гадов», герой испытывает угрызения совести: «.вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трех казаков. тружеников. Одного начал развязывать. Тронул его руку, а она. проросла сплошными мозолями.»
Осознает Бунчук, что его работа не до конца правая, и то, что он делает — страшный грех. С «большим удовлетворением» уходит он из ревтрибунала, так как чувствует, что еще немного и он сломается. Но революция уже опустошила и раздавила его. Гибель Анны Погудко становится последней каплей, после этого несчастья герой не может найти в себе силы жить дальше. Смерть становится для него счастливым случаем, чтобы избавиться от страдания: «Меньше всего пугали его думы о смерти. Он не ощущал, как бывало, невнятной дрожи позвоночного столба, сосущей тоски при мысли о том, что к него отнимут жизнь. усталость так велика, так ноет тело, что волновать уже ничто не в состоянии».