Читатель — это кто?
Когда Владимир Набоков начал преподавать в США, он готовил письменные тексты лекций. Однажды обнаружил, что забыл текст дома. Пришлось импровизировать.
Набокову пришла в голову идея предложить десять определений читателя, из которых студенты должны были бы выбрать четыре, в сумме дающих «настоящего читателя».
Определения были следующими:
1. Читатель — это член общества книголюбов.
2. Читатель отождествляет себя с героем или с героиней литературного произведения.
3. Читателю необходимо сконцентрироваться на социально-экономическом
4. Читатель предпочитает произведения с событиями и диалогами.
5. Читатель прежде ознакомится с экранизацией, а затем уже с книгой.
6. Читатель должен быть начинающим автором.
7. У читателя должно быть развито воображение.
8. Читателю необходима память.
9. У читателя должен быть богатый лексикон.
10. Читатель не может быть чужд искусству.
Впоследствии они были воспроизведены в статье Набокова «Good Readers and Good Writers», перевод которой наши читатели могут найти в брошюре Е. С. Роман ичевой об изучении игровой поэтики на уроках литературы в старших классах, выходящей приложением
Студенты — в большинстве своем увлеченные литературой девушки — отдали предпочтение эмоциональному отождествлению читателя с героем, острому сюжетному действию и социально-экономическим или историческим аспектам творчества. Позже Набоков всегда предлагал своим студентам этот тест. По мнению писателя, «хороший читатель — это тот, у которого развиты воображение, память, словарный запас и который наделен художническим чутьем».
Последнее — самое загадочное. Предположим, читатель должен обладать способностью к сотворению параллельных литературных миров, нет, скорее, со-творению совместно с писателем, со-творению, подобному дару Цинцинната Ц., обезглавленного в «Приглашении на казнь» и миг спустя взирающего с удивлением на разрушенный в момент казни городок, чьи жители предали его смерти. Творение автора, Цинциннат Ц. сотворил свой городок, но судьба их обоих может быть домыслена лишь читателем.
Чтобы хорошо читать, мы должны ясно представлять, что именно читается. Это требование трудно понять, если на мгновение упустить из виду, что литературное произведение, как говорил еще М. М. Бахтин, невообразимо сложнее типографски напечатанного текста. В некотором смысле для современного читателя беллетристика более обманчива, нежели поэзия.
Читая стихи, мы открываем себя для ассоциаций, прислушиваясь к зарождающимся эмоциям, стараемся поймать ту «волну», на которой обращается к нам поэт, и менее всего мы соглашаемся при этом с основным, «первым» словарным значением слова. Колридж любил говорить, что цель поэзии — не «правда», а наслаждение. Традиционно отечественная методика отдавала предпочтение сравнению литературы с «жизнью», а не с литературой. Поэзия же, как правило, находит опору для своих образов прежде всего в поэтической традиции и во внутренней жизни поэта.
Едва ли не главная особенность поэзии заключается в использовании самых разнообразных, порой потаенных значений слова. Но если в поэзии мы принимаем эти условия игры, то, читая прозу, мы порой делаем вид, что тут правила кардинально отличны. Отличны, конечно, но не настолько, чтобы принимать слово лишь «как таковое».
Беллетристика пользуется языком как средством, как медиумом, передаточным звеном, инструментом, но цель литературы лежит за пределами языка. Литературы не существует без читательского воображения, воссоздающего людей и события. Только опытные читатели обладают способностями соотносить собственно текст с воображаемыми конструкциями.
Всем известно, насколько интересны обсуждения романов молодым читателям, как любят они рассуждать об образах — как о живых людях — и о сюжетах — как о воображаемых конструкциях. Они стараются «понять» персонажей, к примеру, типизируя их или разъясняя психологическую подоплеку их поступков, а сюжет и поступки трактуют весьма схематично. Как бы ни ухищрялся преподаватель доказать красоты стиля, сюжет для ученика имеет первостепенное значение.
Языковые и даже композиционные особенности часто остаются незамеченными. Соответственно, Ученики стремятся прояснить для себя суть персонажа, охарактеризовать его, нежели углубляться в его неоднозначность и психологическую усложненность ; им легче следить за развитием характера, чем выявлять в нем детерминированные сюжетом нюансы.
Игнорировать эти особенности восприятия — значит оставаться в плену выдуманных иллюзорных моделей.
Если же мы будем исходить из того, что «Настоящий читатель — это со-творец автора, а ученики имеют свои особенности восприятия, которые необходимо учитывать», то преподавание литературы больше не угадывание «темы-идеи-проблемы», а эссеистическое изложение учеником своей интерпретации — в устной или письменной форме. Не «писатель хотел сказать», а «сегодня мы понимаем его обращение как…»
Подобный поворот означает, что завтра писательское обращение будет прочтено иначе, и так будет развиваться во времени и читатель-школьник, и методика преподавания литературы. «Я» ученика здесь утверждается как со-творческое начало, что по статусу значительно выше ученического начала, развивает фантазию, взращивает творческие навыки, попутно способствуя развитию речи — устной и письменной. Сумеем изменить правила — реально осовременим преподавание литературы.
Попробуйте предложить набоковскую анкету своим ученикам. Разве вам не будет интересно узнать, что они думают о читателях? Результаты анкетирования непременно стоит обсудить в классе.
Возможно, их выбор поможет и вам скорректировать стратегию: о чем говорить на уроках прежде всего, с каких проблем начинать, на чем сконцентрировать внимание учеников в дальнейшем.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)