Структура и характер прозаических жанров романов Гарди

Это существенным образом сказывается на структуре и характере прозаических жанров. У Гарди заметна сосредоточенность на драматических переживаниях личности, молодого человека из народа, на душевных и духовных конфликтах трагического свойства, обусловленных социальными условиями жизни в переходное время. Молодая девушка Юстасия Вэй бросает вызов многовековому житейскому укладу. Порываясь из патриархальной глухомани к большому миру, к цивилизации, она гибнет. «Такой уж у меня характер», — говорит она, объясняя причины своей печали

и как бы предсказывая трагический исход событий. Юстасия Вэй не желает мириться с убогим, растительным существованием, предопределенным самовластием природы и рутиной отсталого социального быта. Она оживлена потребностью ярких, не монотонных переживаний. Ее тянет к себе цивилизованный быт, его волнения и страсти, жизнь, одушевленная поэзией и музыкой. Влечение ее настоятельно, оно сообщает определенность ее характеру, усиливает и чисто женское обаяние, придавая ему оттенок загадочности, утонченности и возвышенности. В этом страстном порыве — вызов застою, призыв к движению, и Гарди признает как его обоснованность, так и его неизбежность.
Он во многом отдает предпочтение этой девушке, сочувствует ей и нередко любуется ею. Недовольство Юстасии Вэй, желание вырваться из деревенской глуши, ее смелый вызов всему житейскому укладу Эгдона поддерживаются романтической мечтой. В героине живут красочные впечатления детства, проведенного в приморском курортном городе, и в темпераментной, впечатлительной девушке, наделенной живым воображением, укореняется бунтарская страсть. Сметая условности и предрассудки, побуждая к дерзостным мыслям и поступкам, эта страсть, однако, поднимает в ее душе себялюбивые чувства. Ее радужные детские впечатления поверхностны и односторонни, вырастает она в одинокой и тусклой праздности, и ее мечта-страсть, неся с собой возмущение условиями жизни, принижающими человека, в своих побуждениях оказывается куда более мелкой, по сути, ограничивается безотчетным желанием «красивой жизни» в «большом свете».
Она грезит о Париже, для нее этот город — символ беззаботной и роскошной праздности, и внешний блеск тешит ее больше всего. Восторженная оболыценность Юстасии Вэй и отсутствие у нее родной почвы обрекают ее на одиночество и ставят в трагическое положение. В своем порыве она незаметно для себя истинные ценности подменяет мнимыми. В ее душе вспыхивает злой и жестокий огонек. В своей одержимости она может быть беспощадной. Ее мало тревожат чужие печали; преследуя личную цель, она вызывает драматические события, становится причиной — вольной или невольной — страданий и даже гибели других людей и способна перешагивать через свои жертвы. Единственное ее прибежище и утешение — это личное чувство, любовь. Она ищет свободного, независимого, яркого чувства и может любить без жалкой оглядки по сторонам. Но даже это дорогое для нее чувство становится подвластным ее желанию вырваться из глуши.
Она сходится с Уайльдивом, инженером-неудачником, ставшим хозяином трактира, сходится потому, что он непохож на других, на нем лежит, хотя и слабый, все же отблеск иной жизни, и с ним возникает надежда на лучшее. Она оставляет его ради Клайма Ибрайта, потому что этот молодой человек больше отвечает ее романтическим представлениям, но главное потому, что это живой образец столичного жителя и с ним, как ей кажется, ей станет доступен желанный Париж. Она снова меняет свою привязанность, когда ее упования не оправдываются, и неожиданно разбогатевший Уайльдив прельщает ее новой надеждой. Непосредственное в этой девушке подменяется условным, естественное влечение приносится ею в жертву, и красочное в ней приобретает зловещий оттенок.
Этот мрачный парадокс, родственный трагической иронии древних греков, возникает в романе не для того, чтобы напомнить горестный вывод Екклезиаста: все суета сует, или подчеркнуть роковой разлад мечты и действительности. Указывая на легковерную и одностороннюю восторженность героини, этот парадокс обнажает драматизм ее положения и находит объяснение в социальной определенности ее облика и личной судьбы. Сама Юстасия Вэй не переходит последней грани, за которой она должна была опуститься до нравственного и духовного банкротства Уайльдива, ранее отвергнутого ею, даже ниже этой нравственной метки, так как ставила себя в зависимость от его кошелька. В условиях, требовавших от Юстасии Вэй этого взыскательного шага, только смерть подняла ее в глазах требовательного мнения, представив жертвой обстоятельств.