Стихия своевольства душевного бунтарства в поэзии Цветаевой

Марина Ивановна Цветаева — большой, сильный и смелый талант. Стихи начала писать рано, с шести лет, печататься — с шестнадцати. Уже в юношеских стихах Цветаевой проявляется ее индивидуальность, свой стиль и слог. В ранних стихах Марины Ивановны господствует песенное начало, звонкость и полная свобода поэтического дыхания.
Как правая и левая рука
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает — и бездна пролегла
От правого — до левого крыла!
Мятежность и неуступчивость,

желание все проверить самой отличают ее первые стихи. Цветаевой интересны истоки этой непокорности. Она хочет понять и осознать прежде всего себя, свое место в этом прекрасном разноголосом и многоцветном мире.
У первой бабки — четыре сына,
Четыре сына — одна лучина.
А у другой — по иному трахту! —
У той тоскует в ногах вся шляхта.
Обеим бабкам я вышла — внучка:
Чернорабочий — и белоручка!
В центре этого многокрасочного и многозвучного мира стоит столь же резко выявленный в своих национальных чертах образ лирической героини, от лица которой написаны все стихи,- женщины с «гордым
видом» и «бродячим нравом», носительницы «страстной судьбы», которой «все нипочем», которая не знает удержу ни в страсти, ни в отчаянии, ни в любви, ни в ненависти, а во всем жаждет только «безмерности».
Другие — с очами и с личиком светлым,
А я по ночам беседую с ветром
Не с тем — италийским
Зефиром младым, —
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным.
Стихия своевольства, душевного бунтарства, «безмерности» — вот та эмоциональная среда, вне которой нельзя понять ни поэзию Цветаевой, ни самого поэта. Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности и, хотя хорошо знала себе цену как поэту, ровным счетом ничего не сделала для того, чтобы как-то наладить и обеспечить свою литературную судьбу. И при всем том она была очень жизнестойким человеком, жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто — непомерные.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке.
Коньками по льду и кольцом на стеклах,
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно!
Что ты любим! любим! любим! — любим!
Расписывалась — радугой небесной.
Жизнелюбие Марины Цветаевой воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Но как раз при встрече с Родиной поэта настигла жестокая и непоправимая беда.
Ты! Сей руки своей лишусь, — Хоть двух!
Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля —
Гордыня, Родина моя!
В 1922 году ей разрешено было выехать к мужу за границу. Жили в Берлине, Праге, Париже. Вскоре к Цветаевой приходит осознание того, что за «белым движением» не стоит ни исторической, ни человеческой правды, а белоэмигрантская среда с ее мышиной возней и яростной грызней оказалась ей более чуждой и враждебной, чем Советская Россия.
До Эйфелевой — рукой Подать!
Подавай и лезь. Но каждый из нас — такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь.
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш. Париж.
«Россия моя, Россия, Зачем так ярко горишь?»
В жестоких лишениях и полном одиночестве Цветаева продолжала мужественно работать — писала не только замечательные лирические стихи, но и поэмы, стихотворные драмы, прозу. Поэзия зрелой Цветаевой монументальна, мужественна и трагична. Она думала и писала только о большом, важном; искала и прокладывала в поэзии новые пути. Стих ее со временем отвердевает, теряет прежнюю летучесть. Читать ее стихи между делом нельзя. Она поэт сложный, требует от читателя встречной работы мысли.
Наша совесть — не ваша совесть!
Полно! — Вольно! — о всем забыв.
Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
В 1939 году Цветаева возвращается в Россию, но жизнь не становится легче; одиночество, тоска, война сломили Марину Ивановну, она добровольно ушла из жизни.
Тоска по Родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой.
Прошли годы — и поэзия Цветаевой дошла до читателей. Лучшему из того, что написала она, «настал черед» — потому что настоящее в искусстве не теряется и не умирает.
Как для любой женщины, для Марины Цветаевой любовь была важной частью бытия, возможно — важнейшей. Нельзя представить себе героиню цветаевской лирики вне любви, что означало бы для нее — вне жизни. Предчувствие любви, ожидание ее, расцвет, разочарование в любимом, ревность, боль разлуки — все это звучит в лирике Цветаевой. Любовь у нее принимает любые обличья: может быть тиха; трепетна, благоговейна, нежна, а может быть безоглядна, стихийна, неистова. В любом случае она всегда внутренне драматична.
Юная героиня Цветаевой смотрит на мир широко открытыми глазами, всеми порами впитывая жизнь, открываясь ей. То же и в любви. Оглядчивость, расчетливость несовместимы с искренним, глубоким чувством. Все отдать, всем пожертвовать — вот единственный закон любви, который приемлет Цветаева. Она даже не стремится завоевать любимого, ей достаточно быть «лишь стихом в твоем альбоме».
Цветаевская героиня немыслима без любования, восхищения любимым. Безоглядность чувств делает ее любовь всеобъемлющей, пронизывающей весь окружающий мир. Поэтому даже природные явления зачастую связываются с образом любимого:
Ты дробью голосов ручьевых
Мозг бороздишь, как стих.
Движение одного человеческого сердца к другому — непреложный жизненный закон, естественная часть бытия. И если у других людей разлука часто ослабляет чувства, то у Цветаевой — наоборот. Любовь тысячекратно усиливается вдали от любимого, расстояние и время невластны над ней:
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел вам вслед.
Целую вас через сотни
Разъединяющих лет.
Здесь и вековая скорбь всех женщин в мире — современниц Цветаевой, женщин, умерших задолго до нее и еще не родившихся, — и собственное страдание, и ясное понимание обреченности. Это стихотворение о том, когда один из двоих уходит, а есть еще более тяжелое расставание — волею обстоятельств: «Разбили нас — как колоду карт!» Та и другая разлука тяжела, но ни одна не имеет силы, чтобы убить чувства.
Ревность, неизменная спутница любви и разлуки, тоже не осталась в стороне от цветаевской лирики. Строки о ревности трогают ничуть не меньше, чем строки о нежном чувстве, а звучат стократ трагичнее.
Самый яркий тому пример — «Попытка ревности». Наряду с характерной для Цветаевой мукой от потери любви, здесь столько желчи, столько горького сарказма, что автор строк предстает совершенно в новом свете. У нее тысяча ликов, и никогда не знаешь, какой из них проглянет в следующем стихотворении.
Любовь никогда не умирает, просто перевоплощается, принимает разные обличья и — вечно возрождается. Это постоянное обновление для Цветаевой объясняется очень просто: любовь — воплощение творчества, начало бытия, что всегда-было так важно для нее. Как не могла она жить — и не писать, так не могла жить — и не любить. Цветаева принадлежит к тем немногим людям, которым удалось увековечить и себя, и свою любовь.

1 звезда2 звезды3 звезды4 звезды5 звезд (1 votes, average: 5,00 out of 5)


Сейчас вы читаете: Стихия своевольства душевного бунтарства в поэзии Цветаевой