Он весь — дитя добра и света.» (Образ художника в лирике Блока)
Как-то в разговоре с Блоком Ахматова передала ему замечание молодого поэта Бенедикта Лившица, «что он, Блок, одним своим существованием мешает писать стихи». Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: «Я понимаю это. Мне мешает писать Пев Толстой». В другой раз, на одном литературном вечере, где они выступали вдвоем, Ахматова сказала: «Александр Александрович, я не могу читать после вас». Он с упреком в ответ: «Анна Андреевна, мы не тенора». Сравнение это, надолго запечатлевшееся в памяти, было, может быть, подхвачено через много
Когда я думаю о Блоке,
Когда тоскую по нему,
То вспоминаю я не строки,
А мост, пролетку и Неву.
Наверное, эти стихи связываются с обликом неповторимого поэта России оттого, что он сумел с редкой художественной силой и убедительностью выразить в своем творчестве и себя, и то время,
Гоголевская птица-тройка преображается у Блока в «степную кобылицу» в цикле «На поле Куликовом».
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль.
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль.
И нет конца! Мелькают версты, кручи.
Остановись!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Когда читаешь эти стихи, возникает ощущение, что бешеная, захлебывающаяся скачка, которую невозможно остановить, должна завершиться катастрофой. Россия неудержимо несется к своим страшным годам. Это прозрение Блока особенно подчеркивается последними строками, которые означают уже не только человеческий бунт, но и бунт неба.
У Блока много печальных, тревожных стихов. Он жил в такое время, когда невозможно было ограничиться «мягкой» лирикой, описаниями красот природы и любовных страданий.
Поэт спешил жить. И мечтал охватить своими стихами буквально все.
О, я хочу безумно жить,
Все сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить!
«Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху, — писал Блок в своем известном докладе «Народ и интеллигенция», — такой гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание». После Октябрьской революции поэт снова вспомнил о «грозном и оглушительном гуле, который издает поток. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию». К этому гулу он прислушивался, когда писал «Двенадцать»: «Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный.»
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне.
&
(1 votes, average: 5,00 out of 5)