Роман «Мы» в критике и литературоведении
А. К. Воронений: «Лежит у меня. роман ваш «Мы». Очень тяжелое впечатление. По совести. Неужели только на это вдохновил Вас Октябрь и что после было да наших последних дней? Какая же это «самая шуточная и самая серьезная вещь»? Самая мрачная и мизантропическая. Рано еще по нас такими сатирами стрелять. Как-то не туда, куда нужно вы смотрите. Ведь вот, Уэллс, о котором вы так талантливо и хорошо написали, увидел все-таки в нас, в коммунистах, что-то положительное и очень большое, а вы нас расписываете одной черной краской. Неладно это. Ваше,
О. Н. Михайлов: «Читая роман, прослеживаешь и замятинские литературные истоки. Гоголь, Лесков, Тургенев, конечно, Достоевский и тут же — Свифт, Уэллс, Анатоль Франс,
Отсюда и два русла
Роман вырос из отрицания Замятиным глобального мещанства, застоя, косности, приобретающих тоталитарный характер в условиях технократического, как сказали бы мы теперь, компьютерного общества.
Это памятка о возможных последствиях бездумного технического прогресса, превращающего в итоге людей в пронумерованных Муравьев, это предупреждение о том, куда может привести наука, оторвавшаяся от нравственного и духовного начала в условиях всемирного «сверхгосударства» и торжества технократов.
Русская революция, Гражданская война, эпоха военного коммунизма внесли свои поправки в сверхдальние прогнозы писателя.
Он столкнулся в России, которую его современник вскоре назовет «кровью умытая», с насилием, принуждением, огромным количеством жертв. Замятин стал свидетелем гигантских. сдвигов, когда отдельная личность. перестала быть самодовлеющей ценностью. Крушение традиционного гуманизма, обоюдная жестокость, какая только и может быть явлена именно в гражданской, т. е. братоубийственной войне. машина подавления инакомыслия (напоминающая «бюро хранителей» в романе «Мы»), святая, но наивная вера в счастливую возможность едва ли не немедленно, сейчас растворить «я» в миллионах «мы» (об этом — почти вся пролетпоэзия тех лет.) — все это амальгамой вошло в ткань главной замятинской книги.
Еще не ведая, а лишь предугадывая, какие тернии впереди и какие жертвы будут принесены во имя искомой заветной цели, Замятин стремился. предупредить о грядущих опасностях, которые всегда подстерегали первопроходцев. А ведь речь шла о небывалом еще в истории человечества, грандиозном эксперименте.
Были у него. предшественники. Здесь прежде всего хочется вспомнить о Достоевском с его темой великого инквизитора. Этот. католический пастырь, рожденный фантазией Ивана Карамазова, железной рукой ведет человеческое стадо к принудительному счастью.
В романе «Мы» великий инквизитор появляется вновь — уже в образе Благодетеля. В назидательной беседе со взбунтовавшимся строителем «Интеграла» (у которого будет затем вырезана «фантазия») — через тысячелетия — Благодетель вещает о том же, о счастье, насильственно привитом человечеству.
Здесь и выявляется борьба двух полярных начал: за человека или (для его же якобы блага) против него; гуманизм или фанатизм, исходящий из того, что люди, народ, сами нуждаются в жестком пастыре. Не важно, кто он — обожествленный тиран или свирепый Творец всего сущего; важно, чтобы человека можно было бы (ему на пользу) загнать в раба, в муравья, в обезличенный «нумер».